— А у вас так бывает? Пусто внутри? И вроде жить наскучило?
Говорю в ответ, что тоска у меня иная: как жажда нового; или как горе, но от него только полней душа. А пустота внутри? Нет, это мне не знакомо.
Уверяю Сергея, что и у него это не то: он слишком выложился в стихах — ведь написал так много, с такою полной отдачей! Поэзия берет человека всего целиком. Тут не может не остаться ощущения (нарочно говорю «ощущения», а не «чувства») внутренней пустоты.
— Полюбить бы по-настоящему! Или тифом, что ли, заболеть!
«Полюбить бы» — это, понимаю, мне в укор. А про тиф... Врачи тогда говорили, будто тиф (сыпной) несет обновление не только тканям тела, но и строю души.
Угольки, однако, давно прогорели, нам пора.
Выходим вместе. Идем переулками, пересекаем Тверскую. Большая Дмитровка. Здесь нам расставаться, Сергею налево, мне прямо. Бросив «до свиданья!», иду наперерез мостовой. Вижу и не вижу: бешено мчащийся кабриолет. Стоящий в рост возница.
Над головой занесено копыто. Блеск подковы в глаза. Жар конского дыхания на щеке. В плечо крепко впились пальцы друга. Рывок. Мы снова рядом на тротуаре.
Видение — конь, кабриолет, возница в рост — пронеслось мимо.
Как он успел? Мгновенная быстрота реакции, меткое движение руки! Вот когда я поверила, что в войну Есенин какое-то время и впрямь, работал наездником в. цирке.
А сейчас... как он грустно и участливо смотрит мне в лицо!
— Что с тобой? Ведь видела — и не уклонилась. И на днях, когда в лавке обрушились над головою трубы, угли, на тебя посыпались горящие, — ты и, бровью не повела.
Да, было и это. И тогда он вот с такой же точностью реакции, выхватил меня из-под рухнувших накаленных труб.
— Зачем же неправду сказала? Знаешь и ты эту тоску и пустоту. Будто все равно жить или не жить.
Все это так и говорилось — на «ты». Точно вырвалось само собой из сердца.
— Да нет, нет! Это только... только рассеянность.
Не могу же я втолковать ему правду. Во мне не моя, а его тоска. Постаралась вернее понять ее, чтобы, поняв, преодолеть и ему же потом помочь.
Острое чувство радости. И не тому я рада, что он — дважды за эти дни — спас меня в беде: мне ясно, одоление опасности словно разбудило и в нем радость жизни, подняло новый вал душевной силы.
«Канатаходец» выдержал испытание.
НОВАЯ НАДПИСЬ
Осень двадцатого — или январь двадцать первого?
У Есенина и у Мариенгофа одновременно вышло по новой книжке стихов, помнится, обе нетолстые, продолговатые. Что именно? Затрудняюсь назвать. У Есенина, возможно, «Преображение» (повторным изданием). Встреча с обоими в книжной лавке. Анатолий преподносит мне свою книжку с той характерной для него нескромной надписью.
