Она взяла Морской ежегодник, который всегда был у нее под рукой, и стала искать: «Бонассо. – Тулон. – Родился в 1851. – Помощник младшего морского комиссара с 1871. – Произведен в младшие морские комиссары в 1875».
– А был он в плавании, этот тип?
При этом вопросе лицо Каравана прояснилось. Он расхохотался, и его живот затрясся.
– Как его начальник Бален; точь-в-точь, как Вален.
И, захохотав еще громче, он повторил старую остроту, которой восторгались в министерстве:
– Вот уж кого нельзя посылать водою для инспектирования морской станции Пуан дю Жур: их укачало бы и на речном катере.
Но она оставалась серьезной, пропустив шутку мимо ушей, и, почесывая подбородок, сказала:
– Будь у нас знакомый депутат! Если бы в палате знали обо всем, что у вас творится, министр мигом бы слетел…
На лестнице послышались крики и прервали ее на полуслове. Мари-Луиза и Филипп-Огюст, возвращавшиеся с прогулки по уличным канавам, подымались, угощая друг друга на каждой ступени пощечинами и пинками. Мать яростно бросилась к ним навстречу, схватила каждого за руку и втащила в комнату, задав им по дороге основательную встряску.
Дети тотчас подбежали к отцу, и он долго и нежно целовал их; затем он уселся, взял их на колени и вступил с ними в оживленную беседу.
Филипп-Огюст был препротивный мальчишка с идиотским выражением лица, нечесаный и грязный с головы до пят. Мари-Луиза была уже похожа на мать, говорила, повторяя ее слова, и подражала ее жестам. Она также спросила:
– Что нового в министерстве?
Он весело отвечал:
– Твой друг Рамон, который каждый месяц приходил к нам обедать, оставляет службу, дочурка. На его место назначен новый помощник начальника.
Она подняла глаза на отца и заметила с сожалением рано развившегося ребенка:
– Значит, еще один опередил тебя.
Смех его оборвался, он ничего не ответил и, чтобы переменить разговор, спросил жену, протиравшую теперь оконные стекла:
– Мама здорова? Она у себя наверху?
Г-жа Караван перестала тереть стекла, обернулась, поправила чепчик, окончательно съехавший ей на спину, и губы ее задрожали:
– Ах, да! Надо потолковать о твоей матери! Она мне устроила тут целый скандал! Представь себе, госпожа Лебоден, жена парикмахера, поднялась ко мне за крахмалом; я куда-то выходила, а твоя мать выгнала ее, обозвав попрошайкой. Уж я и отчитала старуху! Она притворилась, что не слышит, – это у нее так заведено, когда ей выкладывают правду, – но она ведь такая же глухая, как я. Все это одно кривлянье. Недаром она сию же минуту убралась к себе наверх, не сказав ни слова.
