Воображаемые встречи | страница 8
— Здесь, во всяком случае, проявились твои давнишние литературные способности. И если развить сюжет…
Но Роберт прервал меня и заговорил о другом. Он пропускал мимо ушей похвалы, относящиеся к его особе.
Глава четвертая. Буквы-Ноты. Пять букв
Концерт Паганини был тем толчком, который заставил Шумана вернуться в Лейпциг и возобновить занятия музыкой. Он еще надеялся уговорить мать.
За два прошедших года в Мире произошли большие перемены. И самая большая из них — июльская революция тридцатого года во Франции. Это не могло не оставить следа в наших душах. Мы все изменились и выросли. Изменился и Шуман.
Разумеется, он сейчас же после приезда явился к профессору Вику.
Он застал всю семью в сборе, учеников — также. Профессор был в прекрасном настроении. Недавно он ездил с Клерхен на гастроли. После ее успехов в родном городе он решил, что пора показать ее в столице и в других городах. Во Франкфурте Клару слушал престарелый Гёте.
— Он назвал ее феноменом, сказал, что провел прекраснейший час, и сам вызвался написать отзыв.
Лестный отзыв великого человека Вик поместил в афишу, которую возил с собой. Шуману также была показана афиша: на ней, помимо отзыва Гёте, был помещен портрет Клары и обозначена фамилия и адрес ее наставника.
— Ну, а теперь покажите и ваше искусство. Два года — немалый срок.
Шуман сыграл ре-мажорную сонату Бетховена с чудесной средней частью — «Ларго аппассионато». И мы удивились сосредоточенности и вдумчивости его исполнения. Профессор даже попросил повторить «Ларго».
А затем — уже для развлечения, когда после серьезных впечатлений можно было скомандовать: «Вольно!» — Шуман показал нам собственную пьесу, написанную в Гейдельберге: вариации на тему «Абегг».
Форма вариаций, то есть изменений одной музыкальной мысли, давно занимала Шумана. Вот что он рассказал мне еще до поездки в Гейдельберг:
— Когда я был ребенком, отец подарил мне ко дню рождения набор из цветных стеклышек. Я очень обрадовался новой игрушке и немедленно занялся ею. Каждый день я выходил в наш садик и принимался рассматривать все видимое через цветные стекла.
Сначала я видел зеленый мир. Мне нравился и теперь нравится ярко-зеленый цвет, недаром это цвет надежды. Даже в унылый осенний день мои деревья были зелены. А наш сельский домик можно было принять за лесную сторожку.
Потом наступила очередь красных, пурпурных впечатлений. Тот же домик, те же деревья, но все таинственно и даже страшно. К сожалению, глаза у меня начинали болеть от напряжения, и приходилось менять стеклышко.