Полководцы, XVII в. | страница 76



Князей-бояр, гостей званых.
Они ели, пили, прохлаждались
Напивалися гостя допьяна,
Выходили на красен крылец,
И учалн они хвастатися:
Сильный хвастается силою,
Богатый богачеством.
Один скажет: «У меня много чиста серебра».
Другой скажет: «У меня больше красна золота».
Князь Михаил Скопин, сын Васяльевяч,
Он и не пил зелена вина.
Не пригубливал пива крепкого,
Только пил одни меды сладкие.
А и с меду князь захмелел,
Во хмелю он похваляться стал:
«Да и штой-й-то больно, братцы, вы расхвастались!
Полно, есть ли вам чем хвастать-то?
А уж я ли могу похвалитися:
Я очистил царство Московское,
Я вывел веру поганскую.
Я стал за веру христианскую.
И за то мне, князю, слава до веку»,
И то слово куме не полюбилося,
То слово крестовой не показалося,
В тапоры она дело сделала:
Наливала чашу зелена вина.
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила чару куму крестовому.
А князь от вина отказывался.
Он сам не пил, а куму почтал:
Думал князь, она выпила,
А она в рукав вылила.
Брала же она стакан меду сладкого,
Подсыпала в стакан зелья лютого,
Подносила куму крестовому;
От меду князь не отказывается,
Выпивает стакан меду сладкого.
Как его тут резвы ноженьки подломялися,
Его белые рученьки опустилися,
Как уж брали его слуги верные,
Подхватили под белы руки,
Увозили князя к себе домой.
Как встречала его матушка:
«Дитя ты мое, чадо милое!
Сколько ты по пирам не езжал,
А таков еще пьяный не бывал».
«Ой ты гой еси, матушка моя родимая,
Сколько я по пирам не езжал,
А таков еще пьян не бывал:
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова...»

Сказители народных песен говорят и о горе горожан, и о тайной радости князей и бояр:

Ино что у нас в Москве учинилося:
С полуночи у нас в колокол звонили.
А расплачутся гости-москвичи:
А теперь наши головы загибли,
Что не стало у нас воеводы,
Васильевича князя Михаила.
А сьезжалися бояре князи супротивно к ним,
Мстиславской князь, Воротынской,
И меж собою они слово говорили.
А говорили слово, усмехнулися:
«Высоко сокол поднялся,
И о сыру землю ушибся…»

Иноземец Мартин Бер тоже не сомневался в том, что Михаил Скопин-Шуйский был отравлен. Он пишет, что «храбрый же Скопин, спасший Россию, получил от Василия Шуйского в награду — яд. Царь приказал его отравить, досадуя, что московитяне уважали Скопина за ум и мужество более, чем его самого. Вся Москва погрузилась в печаль, узнав о кончине великого мужа».

Но были и другие свидетельства современников, более осторожные. В рукописи Филарета подчеркивается, что рассказ о злонамеренном покушении на жизнь Скопина-Шуйского составлен по слухам: «Глаголют бо некие, яко отравлен бысть на крестинном пиру». В «Летописи о мятежах» оговаривается: «Многие на Москве говорили то, что испортила его тетка его княгиня Катерина, а подлинно ли то, единому богу сведомо». Очень осторожен в своем «Сказании» Авраамий Палицын: «Через два месяца по пришествии его к Москве, мало поболев, ко господу отошел. Но не ведаем, как говорить, божий ли суд его постиг, или злых людей умышленном свершилось?»