– Я бы попросил не выражаться, товарищ Гельман! – вскочил Фридман, и большие уши его побагровели. – Я человек нервный, могу и наделать что-нибудь.
– Да-да, – со всем сочувствием отнесся Артемий Иванович. – Я слышал, что шляпники еще собачье дерьмо собирают.
– Держите меня, – заверещал Фридман. – Я сегодня все-таки наделаю!
Однако держать его никто не пожелал и Сема, повизжав еще для порядка, сел на свое место.
– А еще я вам скажу за товарища Гельмана, – вновь обратился он к Артемию Ивановичу. – Он нанят здесь чистить ватерклозеты и мыть полы, за что ему положена гороховая похлебка, но он этого не делает, а с мадам Дымшиц спит.
– Товарищи! – дверь распахнулась и в столовую вошла Гитля Дымшиц. – Всех просят наверх, там сейчас будут опознавать провокатора!
Все повскакивали с мест и, возбужденно гомоня, повалили наверх. Скамейки в зале уже были сдвинуты к стенам, и в освободившемся месте скучились все присутствующие на собрании. Господин Энгельс, почтительно поддерживаемый под локоть председателем Адлером, надевал очки.
– Проходите, товарищ Гурин, – крикнул Артемию Ивановичу Дымшиц. – Вы ведь из Парижа, вы можете знать его в лицо.
– Я боюсь трупов, – сказал Артемий Иванович.
– Здесь только фотография. Товарищ Шабсельс доставил ее с посланием от наших женевских товарищей, только он не знает, кто из этих тридцати восьми человек – провокатор Гурин.
И тут Артемий Иванович узнал в человеке с забинтованной головой, стоявшем у самой сцены, своего попутчика-еврея.
«Так это меня они тут собрались опознавать! Ну что ж, дорого же я продам свою жизнь!» – подумал он и оглянулся в поисках путей к отступлению. Однако единственный путь закрывали Захаров с Курашкиным и лопоухий Фридман.
Артемий Иванович гордо задрал подбородок и двинулся навстречу своей смерти. Тем временем Энгельс, старчески кряхтя, опустился на колени над разложенной на сцене фотографией.
– Уберите свою лупу: не вижу, – сказал он.
Лупа – собственность типографии – была тотчас убрана.
– Вот он! – закричал Энгельс и уставил на фотографию свой палец. И все, сколько ни было, склонились над фотографией.
В том месте, куда указывал палец основоположника, был изображен некто, державший перед собой грабли так, что они закрывали его лицо, а свободную руку положив на плечо Лаврову.
– Товарищи! – раздался вдруг от дверей яростный голос. – Я вас последний раз говорю, чтоб не мочились под окнами редакции.
– А теперь пару слов имеет наш редактор товарищ Филипп Кранц, – поспешно сказал Адлер, увидев у пришедшего в клуб мрачного редактора в руках толстую суковатую палку, и исчез со сцены.
