— Так-так, — проговорил Николай и достал сигарету, — я внимательно слежу за ходом ваших рассуждений, догадываюсь, к чему вы опять клоните.
Николай теперь вспомнил ту мысль, которую оборвал телефонный звонок: конфеты «Азалия» были Ленинградскими, значит, Федотов привез их оттуда, и, выходит, Мальцев нащупал верное направление.
Следователь придвинул к нему алюминиевую пепельницу, выполненную в виде перевернутой милицейской фуражки, и щелкнул зажигалкой, имитирующей настоящий браунинг.
— Я вам, Николай, сейчас расскажу кое-что о Федотове, может эти сведения воскресят что-нибудь в вашей памяти — вдруг ваша жена о том же мимолетно обмолвилась, а вы просто запамятовали.
Следователь раскрыл какую-то папку и, листая страницы, продолжил:
— Ну вот, Федотов Харитон Иринеевич, 1912 года рождения… Черт возьми! Ему больше семидесяти, а на вид не дашь и пятьдесят! И в волосах ни единой сединки. Разве не так? — благодушно глянул на Николая Мальцев.
— Откуда? Я в Ленинграде не был и Федотова не знаю.
— Ах, да запамятовал. Жаль, что я не возил вас в морг для опознания, может быть, вы бы и узнали его. Но тут нам прислали пару его фотографий из Северной Пальмиры — ничего, что я так образно выражаюсь? — прервал сам себя смехом Мальцев. — Да, не думайте, Николай, и в милиции работают поэты, поэты души, так сказать… Да, так о чем я? А вот — посмотрите фотки, может, вспомните.
Николай внимательно рассмотрел обе фотографии, снятые в анфас и профиль. Действительно, для семидесяти лет, изображенный на снимке человек, выглядел невероятно молодо — лицо почти без морщин, темные волосы гладко зачесаны назад, без единой сединки, и трудно было поверить, что они некрашеные. Взгляд раскосых, черных глаз колюч и пронзителен, будто читает вашу душу. Единственно деталью, которая добавляла лицу немного возраста, была ветхая и сухая, как прошлогодний мох бороденка, с тонкой веточкой проседи по самому центру.
— Еще раз заявляю — не знаком, — вернул снимки капитану Николай.
— Что ж, теперь я расскажу вам его биографию, может, ваша память освежится. Очень она необычная. Очень. Так вот Федотов этот — вовсе никакой не Федотов. Как говориться — Федот, да не тот. Настоящее имя его Соднам Джамцхо. В 1933 году он был прислан из Тибета в Ленинградский дацан в помощь Верховному ламе России Авгану Доржиеву, в качестве нансо, то есть — как лама-астролог. В местной буддистской общине, несмотря на молодость, он занял довольно высокое положение, так как, кроме глубоких познаний, которыми он обладал, верующие считали его реинкарнацией высокого ламы Такцер Ринпочхэ — сподвижника самого Его Святейшества Далай-ламы XIII-го Тубдан Чжамцо, — ломая язык на именах и сверяясь с записями в папке, рассказывал Мальцев. — Однако в 1937 году власти закрыли дацан, впрочем, как незадолго до этого и все остальные буддистские храмы в Советском Союзе. Доржиев бежал в Улан-Удэ, где был арестован и вскоре умер в местной тюрьме, а Соднама Джамцхо посадили в Лефортово. Правда, вскоре, по непонятным до сих пор причинам, Соднама выпустили на свободу. Говорят, будто у него нашелся некий высокий покровитель в НКВД, но достоверных сведений об этом нет.
