– Да это мой старик обмолвился, – сказал Данни. – Просто так, скорее всего.
Данни дошел до угла и свернул на улицу, ведущую к Северу, в центр квартала, где Пасха – современная Пасха в ярком современном уборе – справляет свое торжество. Из темных высоких церквей лились сладкие звуки песнопений, издаваемых живыми цветами – такими представлялись взору девушки в пасхальных нарядах.
Общий фон создавали господа, расфуфыренные в строгом соответствии с обычаем: в сюртуках и цилиндрах, с гарденией в петлице. Дети несли в руках букеты лилий. Окна богатых особняков пестрели роскошнейшими созданиями Флоры, сестры той дамы в венке из лилий.
Из-за угла, в белых перчатках, дородный, застегнутый на все пуговицы, вышел полицейский Корриган, квартальный ангел-хранитель. Данни был с ним знаком.
– Слушай, Корриган, – сказал он. – Пасха, она зачем? Когда она наступает – это известно: как наберешься первый раз семнадцатого марта, и чтобы на полный месяц равное действие. Но зачем? Что она, церковный обряд чин по чину, или же ее в интересах политики губернатор назначает?
– Праздник этот местный, – оказал Корриган с непререкаемостью, достойной третьего помощника полицейского комиссара. – Проводится ежегодно в черте города Нью-Йорка. Распространяется и на Гарлем. Бывает, что на Сто двадцать пятую улицу приходится высылать резервный наряд. К политике, я считаю, не имеет касательства.
– Ну, спасибо, – сказал Данни. – А это… не слышал ты, чтобы люди жаловались на гиппопотамов? Когда, то есть, не слишком выпивши?
– На морских черепах – случалось, – в раздумье сказал Корриган. – При содействии метилового спирта. А на что покрупнее – нет.
Данни побрел дальше. Побрел, придавленный вдвойне тяжкой повинностью – получать удовольствие одновременно и от воскресного дня, и от праздника.
Невзгоды на плечах у рабочего человека – точно будничная одежда, сшитая ему по мерке. Ее надевают столь часто, что привыкают носить с естественным шиком, точно костюм от лучшего портного. Недаром горести бедняков служат самой выигрышной темой для сытых искусников пера и кисти. Другое дело, когда простой человек задумает поразвлечься, тут его забавам сопутствует мрачность, достойная самой Мельпомены. Вот почему Данни угрюмо стиснул зубы в ответ на то, что пришла Пасха, и предавался увеселениям без всякого веселья.
Зайти и степенно посидеть в кафе Дугана – это было еще приемлемо, и Данни пошел на уступку весне, спросив кружку пива. Он сидел в сырой задней комнате, выстланной темным линолеумом, и по-прежнему сердцем и душою тщился постигнуть таинственный смысл вешнего торжества.
