Ну да, санитарное состояние нашего пристанища оставляло желать лучшего, зато, к моему счастью, две огромные кровати стояли в разных концах комнаты. Мы не преминули воспользоваться этим обстоятельством и удобно развалились на них. И сразу всё переменилось, стало казаться не таким уж гадким и отталкивающим. Жизнь начинала вновь приобретать остроту ощущений и красочность восприятия, обратно пропорционально уходившей невесть куда усталости.
За стенкой то и дело раздавался густой бас, перекрываемый тонкозвучными сердитыми выкриками. Очевидно, друзья что-то снова не поделили, или Юриник отыгрывался, пытаясь поквитаться с Дорокорном за сок.
– Наверное, решают, кому какая кровать достанется, – предположил я. Дед одобрительно хмыкнул. Потом кто-то принялся остервенело двигать что-то тяжёлое туда-сюда, как заведённый, и раздражённо колошматить в стены. После этого всё стихло.
Через некоторое время Дормидорф недоуменно поинтересовался:
– Почему в твоём мире люди настолько не уважают себя и друг друга, что живут в такой грязи, как здесь? Их что, непутёвые родители и вовсе не приучают с детства к порядку и чистоте?
И тут меня понесло, ибо и самого всегда это крайне раздражало. Я разразился пламенной речью:
– Приучают, только в жизни-то они повсеместно видят обратное. И многие тоже начинают пачкать там, где живут. И пачкать – это ещё мягко сказано, точнее – поганить. Бывает, вырастает такой засранец, занимает, как ему и ему подобным кажется, ну очень высокое положение в обществе, и тогда уже начинает пачкать в особо крупных размерах. И невдомёк подобному пачкуну, что высокое положение определяется не набитостью отвисшего кармана, а поступками и тем, чего за деньги никогда не прикупишь, что находится в голове. Там-то у них как раз и процветает буйным цветом вопиющая ущербность. Бывает, что за материальные блага такой предприимчивый умник своим «волевым» решением позволяет завозить смертельно опасные отходы или устраивать свалки там, где до него были чистые поля, леса или реки. А потом он похотливо подсчитывает барыши и потирает в желчном экстазе свои трясущиеся ручонки. Засранец, одним словом, он везде остаётся таковым и умудряется уделаться везде, такая у него особенность и стиль жизни.
Дормидорф, не веря своим ушам, всё тужился понять, что я ему только что выпалил. Он вновь осторожно поинтересовался:
– А что же нормальные люди этому пачкуну не помешают? Ему же место под дальним и самым густым шиповником!
