— Хочешь попытать счастья? — спросил Зибен, заглянув в холодные голубые глаза.
— Почему бы нет? — низким спокойным голосом отозвался воин и положил на бочонок серебряную монету. Руки поэта замелькали, выписывая скорлупками хитрые восьмерки, и остановились.
— Надеюсь, глаз у тебя острый, дружище.
— Достаточно острый. — Воин тронул огромным пальцем среднюю скорлупку. — Вот здесь.
— Сейчас посмотрим. — Поэт протянул руку, но воин отстранил ее.
— Посмотрим, — подтвердил он и медленно перевернул правую и левую скорлупки. Под ними было пусто. — Вот видишь, я прав, — сказал он, глядя светлыми глазами в лицо Зибена. — Показывай.
Зибен с натянутой улыбкой подсунул изумруд под скорлупку.
— Молодец, дружище. Глаз у тебя и впрямь орлиный. — Зрители похлопали в ладоши и разошлись.
— Спасибо, что не разоблачил меня, — сказал Зибен, собирая свое серебро.
— Дураки и деньги — что лед и жара, вместе не уживаются. Ты Зибен?
— Быть может — смотря кто спрашивает.
— Меня прислал Шадак.
— Зачем?
— За тобой остался должок.
— Я в долгу перед ним — при чем здесь ты?
— И верно, ни при чем. — Воин помрачнел и зашагал к таверне по ту сторону улицы, а рядом с Зибеном, откуда ни возьмись, возникла молодая женщина.
— Ну как, заработал мне на ожерелье?
Зибен улыбнулся ей. Она была высокая, статная, с черными как смоль волосами, темно-карими глазами, полными губами и чарующей улыбкой. Зибен обнял ее, и она поморщилась.
— Зачем тебе столько ножей? — На его нагрудной перевязи из бурой кожи висели четыре метательных клинка, плавно закругленных кверху.
— Привычка, любовь моя. Ночью их на мне не будет — зато я принесу ожерелье. — Он поцеловал ей руку. — А сейчас прости — долг зовет.
— Долг, мой поэт? Что ты знаешь о долге?
— Очень мало, — усмехнулся он, — но свои долги плачу всегда: это моя последняя зацепка на утесе благопристойности. Увидимся позже. — Он поклонился и перешел через улицу.
Внутри старой трехэтажной таверны помещалась длинная комната с открытыми очагами на обоих концах, обведенная поверху галереей. Здесь стояло десятка два столов, а за окованной медью стойкой шестеро прислужниц разливали пиво, мед и подогретое вино. Народу тут нынче собралось не по-обычному много, поскольку день был базарный и жители всей округи съехались на распродажу скота. Зибен подошел к длинной стойке, и служаночка с волосами цвета меда улыбнулась ему.
— Наконец-то ты соизволил зайти ко мне.
— Разве можно долго сносить разлуку с тобой, милая? — ответил Зибен, стараясь вспомнить, как ее зовут.
