– Собаки там не уживутся с ним. Он при первой встрече загрызет их. Если даже он не разорит меня штрафами, то власти все равно отберут его у меня и электрокутируют[4].
– Я того же мнения – он отъявленный убийца, – заметил погонщик.
Видон Скотт подозрительно взглянул на него.
– Это совершенно невозможно, – сказал он решительно.
– Да, это невозможно, – согласился погонщик. – Вам пришлось бы взять специального человека, чтобы ходить за ним.
Подозрения Скотта улеглись, и он с облегчением кивнул головой. В тишине за дверью ясно слышно было визжание и затем долгое тревожное обнюхивание.
– А он все беспокоится о вас, ей-ей!
Скотт взглянул на погонщика злобным взглядом.
– К черту! Я сам знаю, что мне делать.
– Я согласен с вами, только…
– Что только? – прервал Скотт.
– Только… – тихо начал погонщик и затем, как бы передумав, возвысил голос. – Да чего вы собственно кипятитесь? По вашему виду можно подумать, что вы сами не знаете, на что решиться!
Видон Скотт минуту боролся с собой, затем более спокойно сказал:
– Ты прав, Мат. Я сам не знаю, как поступить. В этом-то вся и беда.
– Тащить этого пса за собой было бы непростительной глупостью, – проговорил он после паузы.
– Я согласен с вами, – ответил Мат, и опять хозяин недовольно посмотрел на него.
– Но во имя всех морских чертей и сорока дьяволов объясните мне, каким образом этот пес пронюхал о вашем отъезде? – с невинным видом спросил погонщик.
– Понять не могу, – ответил Скотт, грустно качая головой.
Наступил день, когда Белый Клык увидел на полу через открытую дверь роковой чемодан, в который его любимый хозяин укладывал свои вещи. Постоянное хождение взад и вперед нарушало обычно спокойную атмосферу хижины. Очевидно, предстояла перемена. Белый Клык чувствовал это давно, но теперь он стал рассуждать. Его бог, очевидно, собирался вторично исчезнуть. И раз он не взял его с собой в первый раз, то и теперь, по всей вероятности, оставит его здесь.
В эту ночь он выл настоящим, пронзительным волчьим воем, как выл в ту ночь, когда, будучи еще щенком, вернулся из леса на место, где был поселок, и нашел там вместо палатки Серого Бобра только кучу тряпок и хлама. Так и теперь, подняв морду к звездам, он изливал им свое горе.
В хижине люди только что легли спать.
– Он опять перестал есть, – заметил со своей койки Мат. С койки Бидона Скотта послышалось ворчание и шорох одеяла.
– Судя по тому, как он тосковал в прошлый ваш отъезд, я не удивлюсь, если на этот раз он сдохнет.
