Штейн, сидевший на стуле, повернулся и поднял на меня глаза. Он приветствовал меня, по своему обыкновению, спокойно и любезно.
Лишь один угол большой комнаты, угол, где стоял его письменный стол, был ярко освещен лампой под абажуром. Все остальное пространство растворялось в бесформенном мраке, словно пещера.
Узкие полки с одноцветными темными ящиками одинаковой формы тянулись вдоль стен, отступя от пола, темной полосой метра полтора в ширину. Катакомбы жуков… Деревянные таблички с надписями, отделенные неправильными промежутками, были прикреплены к ящикам. Свет падал на одну из них, и название какого-то вида насекомых, написанное золотыми буквами, мерцало в полумраке.
Стеклянные ящики с коллекцией бабочек выстроились тремя длинными рядами на маленьких столиках с тонкими ножками. Один из таких ящиков стоял на письменном столе, который был усеян продолговатыми листками бумаги, исписанными мелким почерком.
– Вот за каким делом вы застаете меня, – сказал Штейн.
При этом рука его коснулась стеклянного ящика, где великолепная бабочка распростерла темные бронзовые крылья размахом около двадцати сантиметров; крылья были прорезаны белыми жилками и окаймлены роскошным бордюром из желтых пятнышек.
– Только один такой экземпляр имеется у вас в Лондоне, и больше нет нигде, ни в одном музее. Родному городу я завещаю эту коллекцию. Частицу меня самого. Лучшую частицу.
Он наклонился вперед и напряженно всматривался, опустив голову над ящиком. Я стоял за его спиной.
– Чудесный экземпляр… – прошептал он, и как будто позабыл о моем присутствии.
Я наблюдал эту напряженную, почти страстную сосредоточенность, с какой он смотрел на бабочку. Как будто в бронзовом мерцании легких крыльев, в белых линиях, в ярких пятнах бабочки он мог видеть что-то иное, – образ чего-то хрупкого, нежного.
– Чудесный экземпляр! – повторил он уже громко, взглядывая на меня. – Посмотрите. Красота! Обратите внимание на точность, гармонию линий. Эта бабочка такая хрупкая и… сильная в то же время. Таков закон природы, – равновесие колоссальных сил. И каждая звезда гак гармонична, каждый стебелек травы… Могучий космос в совершенном своем равновесии произвел на свет вот эту бабочку. Это – чудо, это – шедевр природы, великого художника.
– Никогда не слыхивал подобных речей от этномолога, – весело заметил я. – Шедевр! Что же вы скажете о человеке?
– Человек – удивительное создание, но отнюдь не образцовое произведение искусства, – ответил Штейн, глядя на стеклянный ящик.
