— И устраивает, надеюсь, теперь, — добавил Тудор.
— Помню, — сказал Антонио, — мы затеяли однажды состязание — кто сочинит мгновенно лучшее стихотворение, не более и не менее как в восемь строк. Герцог назвал их октаэдрами, словно каждая строчка — грань отколовшегося от души алмаза. Мы слагали эти октаэдры, аккомпанируя себе на лютнях, собственно — напевали их, как древние на своих пирах.
— Вам, наверно, запомнились те восьмигранники, — сказал мессер Пьетро. — Не споете ли вы их для нас?
Мессер Антонио с улыбкой взял из рук Марии инструмент и под его звон негромко запел;
Течет вдоль дороги шумной
Прозрачных маков река.
Стою над ними в раздумье,
Сорвать не смею цветка,
Ты, чье повторяю имя
В безвестном пути моем!
Прими их вот так — живыми,
С небом и теплым дождем.
— Это спел в тот вечер сам герцог, — пояснил Мастер. — Наш товарищ, Аццо ди Сестри Поненте, ответил:
В час ожиданья,
В день без свиданья
Дарю тебе розу,
Алую розу.
Возле купальни
В вечер прощальный
Роза на ветке —
Как птица в клетке.
— Что же спели в тот вечер вы сами, мессере? — спросила Мария.
— Тоже о разлуке, — улыбнулся Мастер, снова трогая струны;
За темной гранью ожиданья
Я буду помнить наизусть
Приметы нашего прощанья —
Очарование и грусть.
Простясь с тобою, в отдаленьи
Я испытаю вновь едва ль
Такое светлое волненье,
Очарованье и печаль.
— Нравится, но очень уж грустно, — — отозвалась девушка.
— Герцог тоже это заметил тогда, — кивнул Антонио. — И запел, чтобы вернуть в наш кружок доброе настроение; ;
Я люблю. Это главное.
В этом жизнь и надежда.
Улыбнись же мне, славная.
Улыбнись мне, как прежде!
Поворчит и уляжется Боли чудище лютой.
И разлука покажется Пролетевшей минутой.
— А Сестри Поненте, — сказал напоследок Мастер, — закончил состоязавие шуткой. — И Антонио спел:
Снова гадаю: сколько до встречи
Будущей нашей пройдет?
Может — неделя, может быть — вечер,
Может случиться — и год.
Миг или вечность?
Час или сутки?
Разницы, в сущности, нет,
Если в разлуке даже минутка
Долга, как тысяча лет.
Господские посиделки на вершине донжона постепенно превратились в литературный вечер. Мазо спел приятным голосом мелодичную славянскую песню, услышанную от работника Василя. Мессер Пьетро рассказал смешную историю о морских разбойниках, взятых в плен женщинами калабрийского прибрежного городка. Амброджо поведал подробности из личной жизни Людовика Французского, вызнанные его вездесущими собратьями — генуэзскими ростовщиками. Только брат Конрад, в силу своих монашеских обетов, хранил молчание, с одобрением, однако, слушая прочих господ.
