Улыбка явственнее проступила на открытом лике младшего Сенареги.
— Коснулся ты, синьор брат, седой старины, — возвестил Мазо, подняв на ладони светильник. — И не удивился, не дрогнуло твое купеческое сердце. Взгляни на эти буквы; здесь начертано имя женщины, владевшей лампою сией, наверно — юной и прекрасной. Ты не подумал о ней, синьор брат, какой она была, от кого, как попала к ней эта вещь, почему с нею рассталась. Или не рассталась вовсе — может, рядом с местом, где нашел это Василь, истлело тело прежней хозяйки. Нет, ты мыслил о барыше. Конечно, ты сразу дал ее вес, с первого взгляда узнав, сколь ценна; сего у тебя не отнять. Ты знаешь, в Италии дадут во много крат более. Разумом ты богат, брат мой, сердцем, зато — убог. Потому не разумеешь: за три веса золотом, за десять не отдам дара друга, не отдавши впридачу честь.
— Дар раба! — крикнул ему вдогонку Амброджо, но Мазо уже вышел из комнаты. — Каков наглец! — продолжал средний брат. — Это твое воспитание, синьор, — обрушился он. на старшего. — Вот откуда спесь!
— Мазо свое получит, за то, что убежал, не спросись. Но он — Сенарега, — выпрямился Пьетро. — Естественно, что брат мой горд!
— Нет, это противу естества! — вскричал Амброджо, вскакивая с места, в то время как Мария, недовольно поджав губы, исчезла со своим вышиванием за дверью. — Оставьте, синьор, вашу спесь безмозглым венецианцам, мыслящим себя великими аристократами и воителями!
— А чем мы хуже? — Пьетро тоже поднялся с кресла, на голову возвышаясь жилистой тощей статью над братом, обретавшим уже брюшко. — Семьдесят семь лет назад, вторгшись с победным флотом в самую гавань Венеции, генуэзец Пьетро Дория сказал: «Я взнуздаю коней святого Марка!»[28]
— Да не взнуздал!
Братья ратоборцами постояли друг против друга, меряясь воинственным духом, но поостыли.
— И ты тому первый рад, — буркнул Пьетро, садясь.
— Вовсе нет, — ответствовал Амброджо, опускаясь в кресло. — Но вам, твердолобым, — прости уж, синьор брат, — пора бы и вам понять: у них, сан — марковцев, одна дорога, у нас — иная. Пустое величие, безмерная гордыня, суетное великолепие — вот причины неминучей гибели города среди лагуны![29] От того же — утрата им былой мощи! Из этого пора бы извлечь урок!
— Скажите, мессере, какой!
— Не гербы, а сундуки! — широкие рукава среднего брата взлетели над рано лысеющей головой. — Не дворянские грамоты, а закладные. Не пышные флаги, а скромные вывески контор. Не золоченые доспехи, а темное платье торговых гостей и менял.
