— Значит, завтра едем, — заключил Конрад, широко шагая под звон своих длинных шпор, с которых не сошла еще вся позолота. — И вы с нами, товарищ? — спросил он Тудора, обернув к нему красивое, мужественное лицо.
— Разве мне дозволено тоже? — удивился витязь.
— Конечно, — улыбнулся Конрад. — Иначе не было бы дозволено и мне. Ведь я, как и вы, здесь невольный гость, ожидающий выкупа. До той же поры — служу, чем могу, здешним сеньерам, — рыцарь со значением коснулся волочившегося за ним длинного меча.
Миновали врата замка. Осенив спутников крестным знамением, рыцарь Конрад стал быстро взбираться по лесенке, поднимавшейся ко гребню стены. Тудор, шагая к своему прибежищу, продолжал с любопытством осматриваться. Многое накануне прошло мимо его внимания: бревенчатый сруб бани с сушащимся рядом бельем, большой дом для воинов — четверо из них как раз резались в карты у дверей, на лавке. Мрачную башню без бойниц, явно не для боя, витязь видел и вчера, да не понял тогда, к чему она. Теперь догадался: дебелая служанка несла туда каравай хлеба, мужик волок дымящийся казан с похлебкой, а мрачного вида детина в кольчуге отпирал уже перед ними дверь. Стало ясно: темница.
— Не каждого честным словом привяжешь, — шепнул, словно про себя, вздымавший пыль опорками Василь. — Их правда, море да Поле мало кого пустят далеко. Есть, однако, такие, кому и сгинуть не страшно, до того обрыдло у нас. Для таких и строены сии хоромы, наш теремок.
Тудор с вниманием взглянул на странного слугу, повторившего его догадку вслух. Душа, учуявшая душу, уже вроде и не чужая.
— А сам ты, друг? — спросил сотник. — Своею ли волей здесь?
— Своей да судьбининой, — усмехнулся Василь. — Не на аркане, да на цепи...
На тесном дворе всяк занимался своим делом. Рылись в песке куры, куда — то шествовали полудикие утки, с ленивым рычанием оттирали друг друга от рыжей и лохматой красотки свирепые, но сытые псы. Перебранивались служанки. Картежники у казармы затеяли было свару, но негромкий окрик Конрада с вершины близкой башни разом утихомирил спорщиков. Над большим, выдолбленным из мощного ясеня корытом склонилась крутобедрая стряпуха. Подняв от стирки румяно — смуглое лицо и смело выставив покатые полунагие плечи, женщина смерила сотника взглядом и улыбнулась, приоткрыв ряд белых зубов. Улыбка — ласковая и слегка виноватая, — была предназначена, однако, не ему. Улыбка летела прямо к неказистому собой Василю.
— Эге, — подумал витязь, — не тут ли она, человече, эта цепь, что крепче татаринова аркана?
