Не отстаёт от срамославия и литература, достаточно вспомнить утончённую копрофилию В. Сорокина.
Говоря о театре, нельзя не упомянуть, к примеру, «голубых» Ромео и Джульетту Р. Виктюка, чеховского «Дядю Ваню» в постановке Р. Туминаса, где Астров-Вдовиченков прямо на столе употребляет Елену…
Не нашего производства, но тоже в том же тренде с 2008 года работают топлесс оплачивавшиеся на протяжении нескольких лет американским бизнесменом украинские Femen – радикальные эксгибиционистки. В Ватикане панночки демонстрировали на своих телах лозунги типа In gay we trust (парафраз знаменитой формулы «Мы верим в Бога» – «Мы верим в гея»), причём лёгким движением руки в анусы засовывались католические распятия.
Да-с, есть многое на свете… Я тут даже не о богохульстве или гомофилии – ну, раз это европейские ценности, пусть где-то там их и ценят. Но зачем же телеса терзать? Во всех этих случаях тело используется как воплощение скверны, а не как сосуд духа.
На Руси нагота имела амбивалентное значение: это и срам как знак бесовства, это и правда, символ чистой души, как у юродивых. Различали их по контексту, что не всякий раз оказывалось просто. А допустимыми манипуляциями с половыми органами считались тайные, от взора чужого скрытые (за исключением такого рода ритуалов, как на Ивана Купалу) и только природою для определённых целей предназначенные.
В высокой культуре со времён Декарта существование выводилось из наличия мышления («Я мыслю, следовательно, я существую»). ХХ столетие подвергло культ разума радикальному переосмыслению. Теперь существовать значило иметь тело. Оковы пали, и свобода их пылко встретила у входа. «Раскрепощённое тело», всё из себя секси, пустилось во все тяжкие.
В истории были и прежде периоды разгула телесных страстей. Однако что-то не припоминается такой эпохи, когда постепенно, но неуклонно болезни – психические, к примеру, – объявлялись нормой, отставание в развитии – «альтернативной одарённостью», а пороки шагали бы так широко, что всё чаще назывались бы правами человека.
Итак, что мы имеем в сухом остатке?
Эпигонство. Есть ли тут искусство? Вон М. Пруст заявил, что ценность «Джоконды» равна ценности обёртки для мыла. А на одном из международных конгрессов по эстетике искусством было предложено считать всё, что признаётся таковым хотя бы одним человеком.
Ещё в 1930-е Р. Музиль показывал, что человека больше нет, остались только его свойства. А если идеи вышли на улицу, с их помощью не возбраняется обосновать что угодно. Самое заветное, тайное и святое в человеческом теле и его действиях легко называют самыми мерзкими словами.
