Штаб сборного передвижного автомобильного батальона со всеми своими службами, складами, радийной машиной, бензовозами, водовозкой, легковыми штабными вездеходами — «козлами», несколькими бортовыми машинами и спецмашинами передвижной авторемонтной мастерской — ПАРМ расположился на окраине средних размеров городка, где в реку одного с городом названия сбрасывали отходы сразу три завода, один из которых имел всесоюзное значение.
Местные власти отвели для управления батальона мастерские районного отделения «Сельхозтехники». Одноэтажный домик во дворе заняло офицерское общежитие. Во втором, побольше, с широким крыльцом, расположился штаб. Летний Красный уголок мастерских, прилепленный к корпусу тракторного цеха на уровне третьего этажа и представлявший собой длинный узкий коридор из стальных двутавровых балок с бетонным полом, железным потолком и стеклянными стенами, отдали под солдатскую казарму.
В последних числах сентября, что-то около двух часов пополудни тусклого, но теплого четверга, во двор въехала запыленная короткая колонна из десяти спецмашин и двух вездеходных газиков. Третий, со вздернутым усиленной рессорой передним крылом, ждал колонну во дворе. Облокотясь о водительскую дверку, стоял и разглядывал въезжавшие машины высокий и толстый парень со стриженной ежиком головой, большими, на выкате глазами и бесформенными жирными губами. Они выделялись своим ярким сочным цветом на сером бескровном лице парня. На его погонах желтели лычки ефрейтора. Никто в управлении батальона не знал ни имени, ни фамилии этого парня. Во всех, даже самых отдаленных взводах его знали по прозвищу. Это был водитель комбата Мурлик. Кличку своему шоферу придумал сам комбат, подполковник бронетанковых войск Арнольд Степанович Самохин.
Сам он теперь стоял на крыльце штаба и, расставив короткие мощные ноги, заложив руки за спину и набычив голову, смотрел туда же, куда и его верный Мурлик, — на прибывающих. Внешностью комбат обладал выдающейся, особенно благодаря животу. Это был резервуар уникальных размеров, про который слесарь из первой выездной Малеха воскликнул, увидев впервые: «Батюшки, сколько ж туда пива влезет!». Но шутки в сторону, у Самохина было кое-что, способное поразить воображение посильнее. Во-первых — голос. Голосом комбат обладал необыкновенно мощным. Это было что-то не совсем человеческое, что-то машинное, усиленное спрятанными под кителем динамиками. Он никогда не кричал, но, говоря вполголоса, Самохин производил такой грохот, при котором плохо воспринимались отдельные слова, но суть доходила отчетливо. Во-вторых — сила. Обычно, когда солдаты в рассказе о своем комбате хотели передать всю полноту впечатлений о его воловьей силе, они вспоминали давний случай, происшедший неизвестно когда и неизвестно где, но в достоверности которого была уверена вся дивизия, а уж о целинном батальоне и говорить нечего. Шла как-то по дороге армейская колонна и вел ее наш подполковник, впрочем, он тогда, возможно, еще не был подполковником. И увидел Самохин, как одна машина в колонне хулиганит — то отстанет, то начнет обгонять другие машины. Как видно, шоферу надоело плестись с постоянной средней скоростью и он решил слегка встряхнуться. Остановил Самохин колонну, скомандовал построение и вызвал из строя того шофера. «Скажи-ка нам, сынок, — пророкотал он ласково, — с какой ты скоростью шел?». «Пятьдесят километров в час, товарищ подполковник», — ответил солдат. Подошел тогда к нему Самохин и взял своей бурой кистью солдата за руку повыше запястья. «С какой скоростью, сынок?» Побледнел солдат и сказал с натугой: «Шестьдесят километров». Посмотрел ему в глаза Самохин и опять спрашивает: «С какой скоростью шел?» Солдат хрипит: «Семьдесят километров», — а сам аж сгибается к руке Самохина. В третий раз спросил Самохин: «Я не понял, с какой скоростью ты шел?». И не выдержал солдат, закричал: «Восемьдесят, восемьдесят километров, товарищ подполковник!». Отпустил его руку подполковник Самохин и сказал такие слова: «Подойдешь к своему старшине, сукин сын, и скажешь ему, что подполковник Самохин Арнольд Степанович объявил тебе пять суток гауптической вахты от имени командира полка, — и добавил: — за то, что терпеть не умеешь». Рассказывали, что закатал потом солдат рукав гимнастерки и все ахнули — рука синяя.
