— Слушай мою команду — в две шеренги становись!
Солдаты засуетились, начали быстро подниматься, опоясываться ремнями, поправлять пилотки, строиться. Лица их были смущенные и виноватые. Среди общего замешательства раздался негромкий голос дяди Сережи:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?
— Слушаю вас, — сухо ответил Бородянский. Он стоял, как и в начале своего выступления, заложив руки за спину и слегка покачиваясь с пятки на носок.
— У меня к вам вопрос, товарищ капитан, — в каком году вы начали службу?
Бородянский нахмурился, но тут же улыбнулся:
— Какое это имеет значение? В шестьдесят третьем закончил высшее политическое училище бронетанковых войск. А что?
— Ничего, ничего, — ответил дядя Сережа, — а вот я в пятьдесят втором демобилизовался. И прослужил я, видимое дело, семь лет. Призвали же меня в одна тысяча девятьсот сорок четвертом годе в декабре месяце. И прошел я всю Германию, брал Берлин, а оттель перекинули нас под Прагу. Так это к чему я все — правильно вы, товарищ капитан, говорили. И про битву, и про окопы. Конечно, на фронте не сахар, видимое дело. И дисциплина не в пример нынешней — бывало и в штрафные. Только хочу сказать вам, об солдатах тогда заботились, на фронте-то. Чтоб солдат был одет, сыт и чтоб вши не заводились. Вы, товарищ капитан, говорите, что мы та же армия. А я так думаю, что не та. Вот мы были под Саратовом. Вы, товарищ капитан, вечерком со своей знакомой учительшей погуляете по полям, по посадкам, а заполночь вернетесь и в теплую школу спать. А мы придем из парка усталые, увидим палатки и какой там сон — в палатках тех, что в морозильнике. Сядем у костра и не расходимся. Я ведь что хочу сказать — ежели хотите, как на фронте, почему себе палатку рядом с нашей не поставили? Видимое дело.
Бородянский сухим, немигающим взглядом посмотрел в лицо дяди Сережи и молча вышел.
Устюгов вместе с двумя партизанами пошел в железный тамбур перекурить. Внизу, возле лестницы, он увидел толпившихся офицеров штаба. Посредине, широко расставив ноги, стоял и слушал доклад замполита подполковник Самохин. Бородянский закончил, но Самохин еще некоторое время оставался неподвижен и молчалив. Замерли и остальные. Наконец, раздался знакомый рык:
— Черт с ними. Пусть сидят, пока не надоест. Зампотылу! — К нему протолкался из задних рядов старший лейтенант — зампотылу по второму штату. — Вот что, орел, выдай на сегодня штабу обед и ужин сухим пайком. Солдатам не давать. Ничего, пусть сидят. Мурлика ко мне!
