— Ага, давайте с нами, товарищ майор, — смеялись ему в ответ.
— Что же вы меня-то подводите? Меня-то за что? Давайте, давайте кончать с этим. Покричали, покричали и хорошо. Давайте строиться. Сейчас комбат придет.
— Прям щас, — ответило ему из общего хора несколько дерзких голосов, — побежали строиться. Давайте сюда комбата!
Побегав и попричитав еще несколько минут, зампотех окончательно взмок, охрип и, по всему было видно, очень устал. Наконец, он махнул рукой и торопливо вышел из казармы.
В тамбуре он столкнулся с замполитом батальона капитаном Бородянским. Тот посторонился, пропуская запыхавшегося зампотеха, усмехнулся ему в спину и шагнул в казарму.
— Здорово, ребята! — громко сказал замполит, оглядывая улыбающимся взглядом солдат.
Казарма притихла. Бородянский заложил руки за спину и не торопясь пошел по проходу, вглядываясь в лица сидевших насмешливыми глазами. Был он высок, подтянут, в чистенькой отутюженной форме, словно не было полутора тысяч километров за спиной, в изумительно гладких, плотно обтягивающих икры, сапогах. Так плотно, что казалось, будто не в сапоги обуты ноги, а облиты блестящим черным хромом. Бородянский был еще довольно молод, лет тридцати пяти, с короткими светло-русыми волосами, чуть полными мягкого очертания губами, ровным носом и маленькими женскими ушками. Несколько портил лицо подбородок — излишне массивный.
Проходя мимо Славы Ильюшина, замполит, не глядя на него, сказал:
— Вячик, для тебя в штабе есть дело, — замполит был единственным офицером, обращавшимся к Ильюшину так же, как его товарищи.
Вячик встал, привычным движением согнал складки гимнастерки за спину и легко пошел по проходу к двери. Он тоже был высок, строен, гибок и красив. Его голубые глаза удачно сочетались с волосами цвета свежей сосновой стружки и темными короткими бровями. В лице, в отличие от лица Бородянского, не было диссонансов — все детали его были пропорциональны и аккуратными мягкими контурами напоминали девичье лицо. Что применительно к любому другому мужчине показалось бы скверно. Но только не к Вячику. Он умудрился в свои тридцать лет сохранить какую-то поразительную юношескую непосредственность. И эта непосредственность в поведении, сочетаясь с женственностью в лице и мягким, буквально пластилиновым характером, вызывала в душах окружающих симпатию. Со всеми одинаково добрый и отзывчивый, одинаково вежливый и внимательный, он готов был улыбаться любой шутке, в том числе и скабрезной, хотя сам их никогда не допускал. Пожалуй, во всем управлении батальона было только два солдата, что за всю целину ни разу ни с кем не поссорились — Вячик и Мурлик. Вячик служил при штабе писарем.
