Призрачный | страница 12
– Все наружу! Быстро! – закричал Хип.
С потолка посыпались камешки, и глодатель испугался, что логово вот-вот обрушится. Все волки мигом выскочили наружу, за исключением двоих, придавленных огромными валунами; еще один исчез во внезапно открывшемся у входа проломе.
– Алиак! Алиак! – крикнул Хип.
– Я тут! Мы с Аббаном в порядке! – отозвалась волчица.
Вокруг по-прежнему сыпалась каменная крошка, взметались клубы пыли, но в общей суматохе Хип вдруг испытал непривычное покалывание – словно уселся на колючий кустарник. Едва удерживая равновесие на содрогающейся почве, он обернулся и недоверчиво заморгал.
«Не может быть!» – подумал волк, вытягивая шею и разглядывая то место, где раньше находился небольшой обрубок. Но сомнений быть не могло – и это не плод его воображения и не обман чувств. Пусть весь мир сошел с ума, но он-то, Хип, рассудка не лишился!
– У меня вырос хвост! – пробормотал он, едва дыша. – Хвост! Наконец-то!
Он сразу понял, что это означает. Землетрясение разрушило священный уголь, и сбылось пророчество первого короля Хуула: то, что было сломано, стало целым. Пусть хоть весь мир распадется на куски, но он, Хип, наконец-то стал настоящим волком. У него есть хвост!
Вокруг бушевал хаос, но глодатель от счастья парил на седьмом небе. У него есть хвост!
Несколько дней после землетрясения Хип беспрестанно любовался своим новым хвостом и постоянно вилял им в разные стороны. Когда на него никто не смотрел, он даже пробовал зажимать его между ногами в позе покорности – просто так, из любопытства. Он пытался хлестать им своего сына Аббана, что для того, несомненно, было только к лучшему – в любом случае это не так больно, как затрещина. Свою супругу Алиак Хип заставлял разглаживать у себя на хвосте шерсть и складывать ее волосок к волоску. Ему очень нравилось, что кончик хвоста белый, не такого цвета, как остальная шкура, – глодателю казалось, что это производит большое впечатление на других волков и придает ему солидности.
Конечно же, он ошибался. Чужаки у него за спиной посмеивались над ним и говорили, что тщеславие пожирает его костный мозг. И были правы.
Миррглош, молодой щенок, проживший в Кольце не более половины луны, вытянул шею, выглядывая из-за каменного завала, и недоверчиво заморгал.
– О Люпус! – выдохнул он.
«Разве такое возможно? После всего, что мы пережили!»
Морду его щипал холодный порывистый ветер, уныло завывающий над развалинами Кольца. За беспорядочным нагромождением камней вздымалась белоснежная гора, выше любого из обрушившихся вулканов. Неужели это и есть то, что называют ледником? Край его нависал так близко, что заслонял собою солнце. «Ледник Хратгар», – вспомнил Миррглош, ощущая очередные подземные толчки. Этот ледник походил на гигантского зверя, ощетинившегося хрустальными иголками, – на белого медведя-гризли! Щенок однажды слышал песню скрилина о безумном звере, который топтал и пожирал все на своем пути.
