На двенадцатые сутки после того, как заболел отец, Ивась, как и каждую ночь, дежурил, переходя из комнаты в комнату и прислушиваясь к каждому больному. Все спали, только отец стонал, вскрикивал и снова не то засыпал, не то терял сознание. Ивась со страхом смотрел на его заросшее рыжей бородой лицо, которое из бледного стало багровым, на помутневшие глаза, которые, на миг блеснув, медленно закрывались. Ивась измерил температуру. Тридцать девять и девять! Сердце неистово билось! Коллапс!
Он только в этот день прочитал об этом страшном явлении, когда сердце сперва бешено бьется, а потом вдруг останавливается — уже навсегда. Что делать? К кому бежать, с кем посоветоваться? Один, среди ночи, окруженный смертельно больными, он ощутил свою полную беспомощность и заплакал. Но как только слезы покатились по щеке, созрело решение…
Он пощупал отцовские ноги, они были холодные. Ивась лихорадочно листал странички. Ага, грелка к ногам — спиртовой компресс… Он налил в стакан самогона и приготовился делать компресс, как вдруг отец открыл глаза и, увидев в руках у сына стакан, оживился.
— Что это у тебя? — простонал он.
— Самогон для компресса.
— О-ох… дай… — Юхим Мусиевич передохнул, не в силах выговорить разом всю фразу. — Дай, я лучше выпью…
— Папа! — возмутился Ивась.
По лицу Юхима Мусиевича скользнула улыбка.
— Дай… — Что-то детское было в выражении его лица, и Ивась почувствовал свое превосходство над отцом.
Шестнадцатилетний эскулап верил во все, что говорили медики, которые считали спирт отравой. Но глаза отца смотрели так умоляюще, что он заколебался.
— Отца не слушаешься… — простонал Юхим Мусиевич.
Ивась скорбно смотрел на него. «Может быть, это последнее его желание, последние минуты?» Он поднес к губам отца стакан, но больной нашел в себе достаточно сил, чтобы протянуть руку, и выпил полстакана семидесятиградусного спирта без посторонней помощи. Он сделал последний глоток, и стакан выпал у него из рук.
Ивась остолбенел: «Что я наделал!» Мгновение он смотрел на лицо отца, которое было уже не таким красным и даже казалось спокойным. Часы в соседней комнате пробили два. Два часа ночи. Доктора! Ивась быстро оделся, разбудил сиделку и побежал запрягать лошадь. До села, где находилась бывшая земская больница, двадцать верст, к утру он туда доберется, а там врач — приятель отца — не откажется приехать.
