За год перед тем Родзянко посетил гимназию как попечитель. Ивась никогда не видел таких высоких особ и смотрел, как на чудо, на этого гигантского роста мужчину, рядом с которым даже представительный, одетый в шитый золотом мундир действительного статского советника Михаил Антонович казался гоголевской куропаткой.
Председатель Государственной думы!
Тогда Родзянко не зашел к ним в класс, но посетил службу в гимназической церкви, пел вместе с хором «Многая лета» и — это больше всего поразило Ивася — положил на тарелку пожертвований целых десять рублей. Тарелку носили по рядам гимназистов, и эта десятка среди медяков и десятикопеечных марок, которыми во время войны заменили серебряные деньги, вызывала у молящихся едва слышный, но выразительный гул изумления.
Такая щедрость! Ивась знал, что у Родзянко сорок тысяч десятин земли только у них в уезде, но этих сорока тысяч он не видел, а десятка была перед глазами…
Что сказал Родзянко как глава Государственного комитета членов Государственной думы, никто из гимназистов не знал.
— Он сказал, — заявил директор строго: — «Каждый, кто хочет поддержать революцию, должен поддерживать порядок!» Кто против революции, пусть идет на демонстрацию к семинаристам! Кто за революцию, пусть сидит на уроке! Кто идет? — И после паузы: — Никого? Правильно! — И директор тем же решительным шагом покинул класс.
Ученики загудели, но никто не отважился присоединиться к демонстрации. Ивась видел в окно, как демонстранты, потоптавшись с полчаса, повернули от гимназии и скрылись за домами.
«Жаль, что не пустили, но если так хочет Родзянко, значит, так и надо для революции», — подумал он и вздохнул, как делают все послушные мальчики.
Вечером квартирный хозяин разговаривал со своим соседом — почтовым чиновником.
— Ну, дождались-таки свободы! — мечтательно проговорил сосед, но Сергий Евтихиевич не поддержал его.
— Так-то оно так, но…
— А что же не так?
Тот вздохнул:
— Как после этого можно верить людям?
Почтмейстер удивленно смотрел на соседа.
— Давали присягу на верность! Клялись царю на верность до гроба! И нарушили присягу, изменили… Изменили! Где же человеческое достоинство! — Он грустно помолчал. — Как можно жить, когда люди не держат слова? Сегодня изменили царю, завтра — родине, послезавтра… Нет, не радуйтесь!
Гость ответил уклончиво, явно несогласный с собеседником, но на Ивася повлияли слова квартирохозяина. В самом деле — а как же со словом? Слово нарушать нельзя! — в этом он был убежден. Но революцию-то надо же было сделать? — в этом он тоже был уверен.
