Так в чем же проблема? Справедливей всего признать, что сознание Эйнштейна куда удачнее подходило для научного анализа, чем для сопереживания. Он действительно пренебрегал чувствами своих ближних, и это прискорбное свойство проявлялось в нем с юных лет. Так, в 1895 году, поселившись в доме семейства Винтелеров в Арау, шестнадцатилетний Альберт влюбился в дочь хозяина, восемнадцатилетнюю Мари. А через год он уехал для дальнейшей учебы в Цюрих, и его чувство к Мари остыло (хотя и не настолько, чтобы он перестал посылать ей для стирки свое белье). Мари же продолжала любить его – похоже, еще сильнее, чем прежде. В итоге он оборвал их отношения – сначала прекратил писать ей, а затем и отказался приезжать. Грубостью и неоправданной жестокостью он довел бедную девушку до глубочайшей депрессии, от которой она долго лечилась в специализированной клинике.
Постепенно сам Эйнштейн начал понимать, что в принципе не расположен к сильным эмоциональным привязанностям. В 1917 году он сказал своему другу Генриху Зангеру (который, в частности, выступал посредником в нарастающем разладе Эйнштейна с первой женой, Милевой): «Осознав, насколько переменчивы любые человеческие взаимоотношения, я научился защищать себя и от холода, и от жары так, чтобы температурный баланс поддерживался безупречно». Это звучит так, словно речь идет не о температурном балансе, а о биологической холоднокровности. К тому времени Эйнштейн больше не жил с Милевой и был настроен до конца своих дней оставаться в «одиночестве, которое само по себе уже доказало, что является неописуемой благодатью».
Разумеется, серьезную роль здесь сыграла его самозабвенная преданность работе, которая, как мы уже заметили, оставляла слишком мало времени на что-либо еще. В 1897 году Эйнштейн пишет своей матери о том, как «напряженная интеллектуальная работа и наблюдения за божественной природой», точно строгие ангелы, ведут его «через все жизненные трудности». А еще чуть ниже все-таки признает, что «в моменты прозрений я часто кажусь себе страусом, который прячет голову в песок, чтоб не видеть приближающейся опасности». Стало быть, его работа и предлагала ему лазейку, через которую он мог убежать от своей эмоциональной привязанности? В другом письме он пишет: «Я напоминаю себе дальнозоркого человека, который любуется шириной горизонта и беспокоится о вещах у себя перед носом, лишь когда те закрывают ему обзор». Похоже, он прекрасно понимал, что его страстная любовь к науке – отличное убежище, в котором можно прятаться от проблем личной жизни.
