Это был одинокий жилистый старик, ветеран войны. Пехота, прошел всю войну. Честно воевал. Попал в плен к немецким фашистам. Бежал. Партизанил. Чудом выжил. Вернулся домой и узнал, что жена умерла еще в начале войны во время родов. Единственного сына соседи приютили и выкормили в тяжелые военные годы. Вырасти сына. Хороший был сын, но… Старик пережил сына на целых пять лет. Так что лежал теперь в морге ветеран – сирота сиротой, когда вооруженные инструментами Таня и Герман склонились над его телом. Час за часом они старательно выводили на спине старика-ветерана надписи на немецком. И украшали готическим орнаментом, старательно маскируя рисунком следы от боевых ранений времен Великой Отечественной войны.
В полночь по плечам старика раскинулся орнамент с развевающимися лентами, на которых отчетливо прочитывались витые надписи, выведенные готическим шрифтом: «Мрак ночи живет в сердце гота!» «Смерть бессмертна» и т. д. По его позвоночнику взметнулись стебли и листья чертополоха, которые обвивала тщательно прорисованная разными цветами саламандра. Саламандра смотрела на своих создателей исподлобья, по-готически мрачно, опиралась изогнутым хвостом на старинный немецкий кортик, обвитый плющом и языками пламени. Этот выразительный, даже красивый рисунок с кортиком расположился последним вдоль крестца старика.
На рассвете 9 мая, улыбаясь после бессонной «трудовой ночи», Таня и Герман удовлетворенно рассматривали свою работу. Пора было укладывать инструменты, потому что с горько пьющим сторожем морга они договорились, что к пяти утра все должны закончить и уйти. Герман отошел помыть инструменты, как вдруг страшный и отчаянный крик Тани пронзил холод морга. Герман помчался к ней. Онемевшая от ужаса Таня буквально распласталась по стене морга – держась за нее обеими руками и вжавшись спиной. Она побелела от страха, и вместо произносимых слов из горла слышалось только бульканье нервно хватаемого губами воздуха, превращавшегося вместо спасительного воздуха в пустоту.
Расширенными остановившимися глазами она неподвижно смотрела на спину мертвого, истязаемого ими всю ночь ветерана. Герман взглянул туда же. От их кропотливой работы не осталось и следа. Спина старика стала багрово-красной. Последние очертания тату с немецкими надписями расплывались по его коже как мокрая акварель по листу, смешивая при этом все краски в одну общую мутную фузу. Герман подбежал к Тане и обнял ее. От этого ей сразу стало легче, и она наконец глубоко и облегченно вдохнула спасительный глоток воздуха. Герман стал успокаивать ее, хотя и сам почувствовал, что от этой жути у него закружилась голова.
