И почти каждые шесть-семь дней он совершал путешествие во времени, всегда заканчивающееся той сценой с Кэт. Эти вязы то были так призрачны, как если бы вообще не существовали, то вновь вздымались, черные и осязаемые, усугубляя ощущение, что, если бы не сильный слепящий свет, бьющий из витрин магазинов и автомобильных фар, он мог бы увидеть возле их стволов две движущиеся фигуры.
По мере того, как он становился все более независимым от окружающего мира, Бретон все более ясно ощущал признаки, предшествующие путешествию во времени. Прежде всего он чувствовал сильное нервное возбуждение, которое заканчивалось состоянием эйфории, — оно наступало всегда внезапно и, по крайней мере внешне, освобождало его от ощущения отчаяния; сразу же после этого появлялись первые признаки расстройства зрения: сначала незначительное мигание, распространяющееся постепенно на все поле зрения правого глаза. Когда это явление начинало отступать, следовало смещение действительности, и Бретон уносился в прошлое.
Открытие того, что подобные расстройства зрения случаются и с другими, удивило Бретона, который в детстве пытался описать это явление товарищам и не нашел у них понимания. Даже родители проявили к его рассказам лишь снисходительный, приправленный иронией интерес, и ему так и не удалось убедить их, что это вовсе не пятна, возникающие после того, как посмотришь на яркий свет. Он научился вообще не говорить о своих путешествиях во времени и обо всем, что было связано с ними; он пришел к убеждению, что это явление уникальное, свойственное только ему, Джеку Бретону. Но случайный разговор с Гарри Кэлдером изменил его взгляд, а интерес, который в нем этот разговор пробудил, явился единственным светлым моментом в горькой, унылой действительности.
Бретон начал проводить послеполуденное время в публичной библиотеке, сознавая, что в нем созревает идея, сравнительно с которой предшествующее фантазирование по поводу убийцы Кэт было всего лишь рабочим наброском; однако, несмотря на это, он не мог игнорировать настойчивость, с которой эта мысль врывалась в его сознание. Он перечитал уйму литературы, касающейся мигрени, потом перешел к общим медицинским трудам, к биографиям известных людей, страдающих мигренью, и, наконец, проштудировал все, что подсовывала ему интуиция как важное для достижения цели, к которой он стремился. Никогда ранее не связывая своего случая с мигренью, он полагал, что это относительно свежие последствия стрессов высокоразвитой цивилизации. Однако из книг он узнал, что мигрень была известна уже в древности. В частности грекам, которые называли ее гемикранией, болью половины головы. В большинстве случаев после расстройства зрения следовали сильные боли, охватывающие только половину черепной коробки, а затем тошнота. Были люди, которым удавалось избежать одного из этих двух симптомов, существовала даже немногочисленная группа таких, которые избежали обоих. Этот последний случай называли «гемикрания сине долоре»
