Стихотворения | страница 31



как Зигмунта поклон неловкий, как пани
   странная одна.
Забытый Богом и людьми, спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.
Пройдут недолгие века — напишут школьники
   в тетрадке
про всё, что нам не позволяет писать дрожащая рука.
Невыносимо, как в раю, добро просеивать сквозь сито,
слова процеживать сквозь зубы, сквозь недоверие —
   любовь…
Фортуну верткую свою воспитываю жить открыто,
надежду — не терять надежды, доверие —
   проснуться вновь.
Извозчик, зажигай фонарь на старомодных
   крыльях дрожек.
Неправда, будто бы он прожит, наш главный полдень
   на земле!
Варшава, мальчики твои прически модные ерошат,
но тянется одна сплошная раздумья складка на челе.
Трясутся дрожки. Ночь плывет. Я еду Краковским
   Предместьем.
Я захожу во мрак кавярни, где пани странная поет,
где мак червонный вновь цветет уже иной любви
   предвестьем…
Я еду Краковским Предместьем…
Трясутся дрожки.
Ночь плывет…

«Официант Иван Афанасьевич ненавидит посуды звон…»

Официант Иван Афанасьевич ненавидит посуды звон,
все равно ему — оловянная, серебряная, золотая…
И несдержанность постояльцев оборачивается злом,
и тускнеет шевелюра его завитая.
Шеф-повар Антон Андрианыч ненавидит всякую снедь.
Ему бы — селедки да хлеба кусочек…
Но супруга ему пророчит голодную смерть
и готовит ему разносолы. А он не хочет.
Она идет к нему с блюдами, как на свидание.
Но пончики портятся, прокисает рагу,
и лежат нетронутыми караси в сметане,
как французские гренадеры — в подмосковном снегу.
Майор товарищ Сергеев ненавидит шаг строевой:
человеку нужна раскованная походка.
Но он марширует, пока над его головой
клубится такая рискованная погодка.
Я, нижеподписавшийся, ненавижу слова.
Слова, которым не боязно в речах поизноситься,
слова, от которых кружится говорящего голова,
слова, которые любят со звоном произноситься.
Они себя кулачками ударяют в медную грудь,
разевают ротики розовые, чтоб крикнуть трубно,
слова, которым так хочется меня обмануть,
хотя меня давно обмануть уже трудно…

Песенка о дальней дороге

Б. Золотухину

Забудешь первый праздник и позднюю утрату,
когда луны колеса затренькают по тракту,
и силуэт совиный склонится с облучка,
и прямо в душу грянет простой романс сверчка.
Пускай глядит с порога красотка, увядая,
та гордая, та злая, та злая, та святая…
Что — прелесть ее ручек? Что — жар ее перин?
Давай, брат, отрешимся.
Давай, брат, воспарим.
Жена, как говорится, найдет себе другого,
какого-никакого, как ты, недорогого.
А дальняя дорога дана тебе судьбой,