– Не хочу больше слышать о долге, – перебила Ирина, – и об этой противной войне!
Она повернулась к Терещенко и объявила:
– Михаил Иванович, мы готовы.
Отец спросил растерянно:
– Аринушка, а что же Вера не едет с вами?
– Мне не хочется, папа́, – улыбнулась Вера.
В прихожей, надевая шубку, поданную горничной, Ирина быстро говорила с улыбкой на свежих губах и с досадой в голосе:
– …Отправляет ему по три послания в неделю. Представляю, какие там глупости! Слава богу, нынче почта теряет половину писем.
Надевая перчатки, княгиня укоряла дочь:
– Cherie[19], откуда столько злости?
– Может, я ревную, мама́? Может быть, я тоже влюблена в этого ротмистра Долматова?
– Ирэн! – княгиня сделала «страшные глаза».
Терещенко глядел на Ирину тяжелым, пронзительным взглядом.
– Я слышал, штаб-ротмистр Долматов награжден вторым «Георгием» с веточкой… И вот досада – за эту войну столько наделали крестов, что на Монетном дворе кончилось серебро, а своего Николай давать не пожелал. Думаю, не так приятно получить орден из простого железа?
Он рассчитывал позабавить Ирину, но та вдруг побледнела, глаза ее стали совсем ледяными.
– Пока эти болваны кормят вшей в окопах и гибнут за кресты из простого железа, вы ездите по театрам и ресторациям с нарядными дамами… Вы это хотели сказать, господин Терещенко?
Княгиня всплеснула руками.
– Ирэн, как можно!..
Но Михаил Иванович только усмехнулся, кивая швейцару, который уже распахнул перед ними дверь. Толстый одноглазый кучер подстегнул пару вороных, лоснящихся от сытости, и легкий экипаж подъехал к самому крыльцу.
Вера с отцом стояли у окна, обнявшись, глядя на отъезжающий экипаж, на заметенную снегом мостовую. Мальчик-газетчик, зябко кутаясь в дырявый башлычок, разносит вечернее приложение. За ним бежит свора тощих собак. Сырой петербургский, теперь уж петроградский февраль. Год 1917 только начинается – что-то он принесет, новое горе или нежданную радость?
Новостями от Андрея Петровича Вера делилась только с отцом. И в этот раз князь рассеянно выслушал весть о скором приезде Долматова, ласково погладил своей теплой широкой рукой затылок дочери.
– Прекрасно, козочка, я очень рад. Впрочем… нужно еще дождаться.
Отец прошел по гостиной, нагнулся к камину, поправляя горящие поленья. Прижал к губам кулак, удерживая мучивший его в последние дни грудной кашель. Вера с тревогой заметила, как он потихоньку расстегивает жилетные пуговицы. Сердце ее сжалось. «Бедный папа́, как он исхудал и поседел за эти месяцы».
