Вот образцы альманашного красноречия Т. Цявловской:
– «начинается письмо Раевского деланно-непринужденным тоном невинности…»
– «наконец обретает Раевский якобы сердечный, дружеский тон. Пышные комплиментарные словеса, к которым интимные друзья не прибегают даже в письмах, рассчитаны на усыпление настороженности Пушкина. Плохой расчет! Поэта не мог обмануть этот ходульный тон».
– «Фальшь, сочиненный тон “великодушного” человека, который якобы протягивает руку другу, попавшему в беду, слишком явны».
– «… письмо, может быть окончательно раскрывшее Пушкину нравственный облик его вчерашнего друга…»
Достаточно противопоставить этим выпадам уточнения перевода – и сами собой исчезнут зацепки для пресловутого словечка «якобы», для обвинительных упреков, оспаривающих несомненную искренность письма Раевского. Обозначим буквами «БАК» переводческие грехи Большого академического издания, а предлагаемые уточнения обозначим буквой «р»:
БАК: Я никогда не вел с вами разговоров о политике…
Р.: Мы с тобой никогда не толковали о политике.
2. БАК: Хорошенько запомните это…
Р.: Заметь это хорошенько.
3. БАК: Я с давних пор проникся к вам братской дружбой…
Р.: С давних пор я питаю к тебе братскую дружбу.
4. БАК: Вас выпустят…
Р.: Тебя не будут держать.
5. БАК: Мой адрес по-прежнему – Киев.
Р.: Мой адрес, покамест, в Киев.
Приведем строки, принадлежащие Воронцовой. Ее авторство засвидетельствовано Пушкиным:
«5 сентября 1824 u‹ne›l‹ettre› d‹e›E.W.»
Очевидно, 5 сентября Пушкин получил то самое совместное послание и сразу признал главною частью письма несколько строк от Воронцовой:
«– Мой любезный друг, умоляю вас не поддаваться унынию, остерегайтесь, чтобы оно не ослабило ваших прекрасных дарований. Берегите себя, будьте терпеливы, ваше положение улучшится, поймут несправедливость тех строгостей, которые постигли вас. Это долг перед самим собой, перед другими, наконец, перед самой отчизной вашей, чтоб вы не пали духом. Не забывайте, что вы – краса нашей расцветающей словесности, и что кратковременные помехи, чьей жертвой вы стали, не смогут причинить вреда вашей писательской славе».
Не давал ли этот тщательно обдуманный отрывок основания надеяться, что в трудную минуту можно обратиться к Воронцовой за помощью? Такое предположение нельзя доказать и нельзя отвергнуть без рассмотрения. В любом случае, вряд ли Елисавета Ксаверьевна имела в своем распоряжении крупные личные средства.
А вот ее мать, старая графиня Браницкая, на вопрос, сколько у нее денег, имела обыкновение отвечать: «точно не скажу, а миллионов 28 будет».
