— Так вы вернулись, — заметила царица, начиная раздражаться, — к своим вечным ссудам!
Он слегка развел руками.
— Любовь — это та ссуда, моя дорогая, которую мы берем с наибольшей благодарностью. Но в то же самое время давайте признаем, как рациональные люди, непрочность всех тех вещей, что обычно вызывают эротические эмоции.
— Гонфаль, — сказала юная царица, — сейчас вы говорите ерунду. Вы говорите с опасным недостатком чего-то более важного, нежели благоразумие.
— Моя любовь, я опять-таки говорю как вдовец. — Затем какое-то время он молчал, и Морвифи показалось, что этот непостижимый и неблагодарный человек дрожит. Он же сказал: — И по-прежнему я говорю о математической определенности! Ибо как вы можете надеяться всегда оставаться предметом любви? Через десять лет, самое большее через двадцать, вы станете либо полной, либо морщинистой; ваши зубы сгниют и выпадут; ваши глаза потускнеют; ваши бедра весьма несоблазнительно раздадутся вширь; ваше дыхание станет неприятным, а ваши груди превратятся в висящие мешки. Все эти ухудшения, повторяю, моя дорогая, произойдут с математической определенностью.
На такой жуткий и неуместный вздор царица с достоинством ответила:
— Я не ваша дорогая. И я просто дивлюсь вашим наглым мыслям в отношении меня.
— Значит, к тому же, — задумчиво продолжил дурно воспитанный негодник, — вы не слишком рассудительны. Это довольно неплохо, поскольку рассудительность в юности, по тем или иным причинам, плохо влияет на волосы и портит фигуру. Однако пожилая женщина, глупая, как госпожа Ниафер или еще одна женщина, которую я нередко вспоминаю, совершенно невыносима.
— Но что, — спросила она его вполне здраво, — у меня общего с глупыми старыми женщинами? Ведь я — Морвифь, я — царица Чудесных Островов. У меня есть таинственные предметы, управляющие любым богатством — если бы мне когда-либо пришлись по душе такие вещи — и к тому же любой мудростью. Не существует красоты, подобной моей красоте, да и власти, подобной моей власти…
— Знаю, знаю! — ответил он. — И в настоящее время я, конечно же, вас обожаю. Но, тем не менее, согласись я с вашим самым ужасным предложением и разреши вам поместить себя, совершенно открыто, рядом с собой на высоком троне Инис-Дахута… что ж, тогда через весьма непродолжительное время я стал бы не против того, что вы глупы, я бы действительно не замечал вашей ветшающей внешности, я бы благодушно воспринимал все ваши недостатки. И я был бы вполне удовлетворен вами — той, которая когда-то являлась отчаяньем и радостью моей жизни. Нет, Морвифь, нет, мое дитя! Я, который когда-то был поэтом, не могу вновь вынести жизни в довольстве вместе с глупой и ворчливой женщиной, которая еще и непривлекательна внешне. И, совершенно определенно, через двадцать лет…
