Дома снял с гвоздя выцветший от дождя и солнца рюкзак и стал собираться. Сложил самое необходимое: соль, спички, хлеб, нож, веревку, три сотни патронов, накомарник, крючки, свечи, несколько подрезей и схватов.
Опять вышел во двор. За сараем отыскал заветное место и выкопал сверток, засунутый в полиэтиленовый пакет. Вернулся в избу, в сенях стряхнул с пакета землю, вынул из него небольшой, замотанный по горловине шнуром кожаный мешочек. Сунул внутрь руку, зацепил пригоршню тяжелых, тускло поблескивающих крупиц золота. У окна долго рассматривал их. Думал: "Зачем теперь золото? Куда его?"
Когда пятнадцать лет назад вышел из заключения и его определили сюда на поселение, когда стал работать гидромониторщиком, наводя тугую струю воды на спрессованную вечной мерзлотой золотоносную породу, он понемногу, по зернышку начал копить золото. Вечерами, плотно зашторив окна, высыпал драгоценные крупицы на стол, ворошил их пальцами и сладко мечтал о том, какие возможности они открывают перед ним. К тому времени он уже знал, что крошечные вытянутые блестки называются тараканами, кругленькие — клопами, а вся остальная мелочь — значками.
Он ездил в Усть-Майю, подолгу сидел в столовой — она же кафе, она же и ресторан, — присматриваясь к командированным, но так и не решился никому предложить заветный обмен: кило золота за паспорт, за тоненькую потрепанную книжицу, столь необходимую ему. А там… Агей жмурился и мысленно добирался до Якутска, брал билет на самолет до Москвы. Оттуда несколько часов поездом да от станции пешком через чистое поле — и он в деревне, где широкая пятистенка с резными наличниками, окруженная пахучей махровой сиренью, дом, в котором шестьдесят два года тому назад Агей родился.
II
Свою деревню Агей вспоминал часто. И чем больше уходило времени, тем ярче и отчетливее рисовались в памяти те давние дни.
Жили они вместе в огромном доме дедушки Афони: тихая бабушка Аня, отец Фрол Афанасьевич, матушка, маленький Агей и работники — Кузьма и Михаил.
Богатым человеком был дедушка Афоня: имел девять лошадей, пять коров, полтора десятка свиней, а кур да гусей не считали. За мучицей да за хлебцем ходила к дедушке Афоне чуть ли не вся деревня, потому как хозяйство дед вел строго и спуску не давал никому — ни работникам, ни сыну, ни снохе. И вдруг все перевернулось, смешалось, спуталось.
Агей хорошо помнил, как беды обрушились на их семью в ту давнюю весну, когда на устах у всех появилось непонятное слово — коллективизация. Сначала ушли работники. А потом заявился Никитка Рябой, прежде первый босяк на деревне. А теперь Никитка стоял в распахнутых воротах, стучал рукояткой кнута в створ, сверкал наглыми голубыми глазами и кричал:
