Парочка ускорила шаг, и, когда поравнялась с ним, пани Моника бросила тихо:
– Там, за углом, его ждал автомобиль, он уехал, – и, чтобы снова поотстать, парочка на минуту слилась в долгом поцелуе, лишь затем снова последовала за ним, держась позади метрах в ста.
Конечно, штабного офицера мог поджидать автомобиль, но зачем автомобилю этому надо было прятаться за углом? Уж не хотел ли офицер проверить, нет ли за ним «хвоста»? Тут, впрочем, Васильцев не усматривал ничего странного: тот мог «проверяться» и на случай возможной слежки за ним со стороны гестапо или абвера. Если он достаточно опытен, то наверняка заприметил обер-фельдфебеля с его зазнобой; ах, может быть, все-таки зря он, Васильцев, установил это наблюдение?..
Ладно, ничего уже не изменишь… Мыслить неординарно… А вот бродить по городу с конфеткой, начиненной микропленкой, – ординарно это для разведчика или нет? Прибывавшие сюда до него так бы не поступили, и не поступали, конечно, так… И все равно попались, все до единого!
Что бы еще сделать такого неординарного?..
А вот!.. Ноги сами привели на то самое место.
Там, на этом месте, как ему и было сказано королем и императором, Лукой и Фомой, стоял плохо одетый человек в темных очках и с фанерной табличкой на шее. Табличку на всякий случай украшала свастика, а надпись на ней была сделана на двух языках. Сверху крупными буквами было написано по-немецки, как и полагалось в нынешней Варшаве:
Wir reparieren alle Marken von Nähmaschinen
Ниже – более мелко – по-польски:
Naprawiamy wszystkie marki maszyn do szycia[75]
«А вот спуститься к ним сейчас в подземелье… – подумал Васильцев. – Как, с точки зрения Н. Н. Николаева, – достаточно это будет неординарно или нет?..»
Васильцев было и впрямь надумал подойти к слепцу (или кто он там в действительности) и произнести полученный от Луки и Фомы пароль (как они это назвали – «петушиное слово»), но вдруг…
Человек успел укрыться за афишной тумбой, но Васильцев уже «сфотографировал» его. Хоть у него сейчас и не было этих приклеенных черных усиков, но Юрий сразу его узнал: это был тот ресторанный певец, пан Бубновский.
Оперный голос… Слепень?..
Нет, тому сейчас, как известно, тридцать два года, а этот пан Бубновский теперь, без опереточных усиков, совсем старик… Впрочем…
Юрий достал сигарету и принялся щелкать зажигалкой, делая это так, что из нее лишь сыпались искры, а пламя не появлялось. Так, щелкая, он дождался, когда подойдет сладкая парочка, попросил огонька у обер-фельдфебеля и, неторопливо раскурив сигарету, тихо спросил у «пани Моники», не приметила ли она за тумбой пожилого пана.
