Почему этого до сих пор не сделал? На что-то еще надеялся? Да нет, вряд ли: ворота «Сухановки» отсекают всякие надежды. А причина была простая…
Он слышал такую историю. Когда одного древнегреческого философа за что-то приговорили к смерти и казнь должна была состояться через день, философ вдруг занялся изучением персидского языка, а когда надзиратель спросил – зачем-де ему теперь-то это нужно, тот ответил: «Очень просто. Дальше, боюсь, уже не будет времени».
Вот и он, Н. Н. Николаев, «кусок дерьма», «фашистский прихвостень», «продавший родину за тридцать сребреников», в перерывах между истязаниями занимался тем, что сочинял авантюрный роман из жизни Древнего Рима. Сочинял на латыни и, разумеется, не записывая, на память. Он так вжился в те далекие времена, что иногда на латыни же и отвечал своим палачам, приводя их в замешательство.
Когда-то очень давно некий мальчик Митенька (кажется, он был сыном профессора латыни) начал было сочинять этот самый роман, но потом волею судеб мальчик превратился сначала в китайца Синь Дзю, потом в румына Петреску, потом во француза Деню и наконец в некоего Н. Н. Николаева, и у всех этих несуществующих лиц попросту не было времени ни на какие романы.
Теперь это время иногда, между истязаниями, появлялось, и он, то ли Н. Н. Николаев, то ли полузабытый мальчик Митенька, сочинял, сочинял. Чтобы хватало сил, он ел тюремный бульон – здесь, в «Сухановке», кормили вполне сносно, чтобы у здешних сидельцев оставались силы для новых испытаний, – и снова принимался за свое сочинительство, смысл которого был лишь в том, что дальше уже у этого воскресшего на время мальчика Митеньки, не будет времени…
Хотя… Не раз пытаясь восстановить облик того мальчика Митеньки, он повторял слова Максима Горького из «Жизни Клима Самгина»: «А был ли мальчик? Может, никакого мальчика-то и не было?..»
* * *
Когда в очередной раз его приволокли в допросную и он вдруг увидел этого человека, когда-то, еще по Румынии, его «двойника», и когда тот едва заметно ему подмигнул, радости не было.
Особой грусти, впрочем, тоже не было, хотя он теперь твердо знал: роман мальчику Мите уже никогда не удастся досочинить. Ибо это – конец.
Васильцев и члены его небольшой группы все это время продолжали жить на конспиративной квартире, где поселил их генерал Николаев. Ни о существовании квартиры этой, ни вообще о том, что они обретаются в Москве, как сказал генерал, не было известно никому, кроме него. Он несколько раз подчеркнул это слово: никому. Когда наступит подходящее время, он сам их отсюда заберет. Если кто-то другой выйдет на них – значит, их как-то выследили.
