Позвонила.
Дверь приоткрылась — девушка в маечке, сплошь заколотой иглами с хвостами разных ниток и английскими булавками, робко спросила имя и исчезла внутри. Минута. Тайтингиль выглядел напряженным в своем бэтмене и зеленых кроссовках. Оглядывался с изумлением.
— Проходите, Ирма Викторовна, — пискнула появившаяся в дверях девочка.
Да-да. Кривоватые вешалки и стеллажи с разнородной растоптанной обувью, никакого тебе ресепшна. Антикварные буфеты, диванчики по пятидесяти лет от роду, крытые лоскутными покрывалами, пошитыми из остатков заказов; на вид — вопиющая богемная, портняжная нищета, неуловимо пропитанная духом очень больших денег. Витязь шел, прямой как меч, с любопытством озираясь. Остановился, тронул пальцами сшитое вручную покрывало, отстроченное тесьмой и кружевами. Улыбнулся.
Ирма дышала тяжело, слишком много воспоминаний — о любимой бабушке, о последней свадьбе; она долго, очень долго не посещала Беспрозванных.
Везде какие-то люди — немного, но и их достаточно. Гламурная парочка, одетая почти как Тайтингиль, целуется у окна; белошвейка греет турку в песке на бывшей кухне; стучат машинками две мастерицы постарше; тощий подросток, крашенный в оранжевое и черное, прилежно утюжит переливающийся лоскут на огромном столе.
— Ирмочка, Ирмочка, сколько лет, сколько зим!
И Лев Абрамович.
Ирма ощутила, что к глазам подступают слезы. Вот так, Москва. Вот так. Кое-где — традиции твои живы еще. Как же хорошо…
Бросилась вперед, дала старому еврею себя обнять — он всегда так обнимал, двумя руками и где-то на уровне талии-ягодиц, прижимая даже не к похотливому сгорбленному телу, а сразу к душе. И все ему прощалось — нос картошкой, брови неухоженного эрделя, зашморганная рубашечка с заплатками на рукавах, клочковатая жилетка из овчины, вытянутые на коленях треники, растоптанные матерчатые «ни шагу назад»…
Руки портного дрогнули и налились неожиданной сталью. Ирма шарахнулась, оторвалась — под свисающей с трехметрового потолка люстрой-абажуром Тайтингиль стоял прямой, словно выточенный из куска золота, засыпанный волосами, облившими плечи, и смотрел прямо на старого еврея.
На Льва Абрамовича.
— Дверг, — сказал эльф ровно, с удивлением. — Дверг, подгорный, ты!
Лев Абрамович бросил Ирму и, расставив руки, пошел чудноватой присядочкой к витязю.
— Светлейший! Батюшки мои, великие праотцы! Дождались, дождались чуда! Заступник… — Из глаз потекли слезы, и портной, точно так же, как и Ирму, крепко обнял витязя за бедра, вжавшись щекой в Бэтмена.
