«Ну, как там самуяр?» — спрашивает.
«Связался самуяр с румынским королем», — отвечаю я.
«Или с королевой? — шутил Сталин. — Сколько лет этой королеве?»
«Король там несовершеннолетний, — говорю, — есть королева-мать. Он, должно быть, связан с королевой-матерью».
Это вызывало еще больше сталинских шуток. Конечно, это был смех сквозь слезы, если припомнить существующую тогда обстановку. Не знаю точно, почему у чекистов родилась идея привязать Коротченко именно к румынской агентуре, наверное, очень много было польских, английских, немецких агентов, перебор был с ними, а румынских почти не было. Может и так.
На Украине тогда была уничтожена вся верхушка руководящих работников в несколько этажей. Несколько раз сменялись кадры и вновь подвергались арестам и уничтожению. И было это не только на Украине. Ночь была самым страшным временем, ночью все ждали: «Вот придут, вот придут!» Наутро вздыхали: «Не пришли!» — и радовались. А за кем-то приходили, и завтра придут, и послезавтра. Помните такое, товарищи? — Хрущев устало посмотрел в зал. — Такое забыть нельзя, такое — точно рана на сердце. Я, товарищи, с Украины начал, потому что хорошо там ситуацию знал, и чтобы примеры были точные, но вы подтвердите, что и по России, по всей нашей стране, вакханалия творилась.
Украинская интеллигенция, особенно писатели, композиторы, артисты и врачи, тоже были под пристальным наблюдением, подвергались арестам и расправе. НКВД развило бурную деятельность. Украинский нарком внутренних дел завалил ЦК докладными записками о врагах народа. Нарком внутренних дел на Украине был тогда Успенский. Помню, Успенский поставил вопрос об аресте Рыльского. Я возразил: «Что вы? Рыльский — видный поэт. Вы обвиняете его в национализме, а какой он националист? Он просто украинец и отражает национальные украинские настроения. Нельзя каждого украинца, разговаривающего на украинском языке, считать националистом. Мы же на Украине!» Но Успенский проявлял настойчивость, чуть ли уже не ехали за ним. «Рыльский написал стихотворение о Сталине, которое стало словами песни, — убеждал я. — Эту песню поет вся Украина, а вы хотите его арестовать!» Удалось отстоять Рыльского.
По соседству со мной, на даче, под Киевом жил выдающийся человек, старый большевик, революционер Григорий Иванович Петровский. Я был наслышан о Петровском еще до Революции, ведь Петровский был избран в царскую Государственную Думу от Екатерининской губернии. На Донбассе угольные рудники до сих пор называют Петровскими. У этого легендарного человека приближалось шестидесятилетие, но о нем сложилось мнение, что он нетвердо стоит на позициях генеральной линии Партии, поэтому было к нему отношение настороженное. Шло все это от Сталина. Я сказал Сталину о приближающемся шестидесятилетии, что надо бы его отметить. Хочу спросить, как это сделать? «Шестидесятилетие? — переспросил Сталин. — Хорошо. Устройте в его честь обед у себя дома, вы же соседи? Пригласите его с женой и членов его семьи, и больше никого». Так я и сделал. К тому времени у Григория Ивановича в семье сложилось очень тяжелое положение: его сына арестовали. Я знал его сына. Он командовал Московской пролетарской дивизией. Когда я работал в Москве, то выезжал на праздник дивизии в летние лагеря, Леонид Петровский считался тогда хорошим командиром. Зять Григория Ивановича был арестован и расстрелян. Можно себе представить, какая обстановка сложилась в его доме, и какое отношение к нему: сын сидит в тюрьме, зять расстрелян. Чудом сам Петровский уцелел. Так Сталин дирижировал.
