Этот вкус тишины был абсолютно новым для меня переживанием, совершенно непохожим на что-либо испытанное мною прежде (не считая тех моментов, когда я был увлечен своей возлюбленной, зачарован “Днями жатвы” Теренса Малика или каким-нибудь спектаклем Питера Брука). И я решил, что это переживание должно стать смыслом, центром моей жизни. В тот год, когда я открыл для себя преображающую силу покоя, я окончательно перебрался в японское Нигде – крошечную, словно кукольный домик, квартирку, и у нас с женой нет в Киото ни машины, ни велосипеда, ни отдельной спальни, ни телевизора с хотя бы одной программой, которую я в состоянии понять. Мне по-прежнему приходится содержать семью и не терять связи с миром, поскольку я зарабатываю на жизнь писательством и журналистикой, но освобождение от суеты и ненужных сложностей означает, что каждое утро я смотрю на новый день как на бескрайний луг, на котором ничто не мешает моему взгляду, и он свободно скользит вдаль, к горам, синеющим на горизонте.
Конечно, не всякий придет от такого в восторг; возможно, вам понадобится перепробовать довольно много разных вариантов, чтобы уловить суть покоя, неподвижности, неделания. Но теперь, когда друзья спрашивают у меня совета, где бы им провести отпуск, я иногда предлагаю им попробовать Нигде, особенно если им неохота возиться с визами и прививками и стоять в длинных очередях в аэропорту. Одна из прелестей Нигде состоит в том, что, когда вы двигаетесь в его направлении, вы не знаете, где окажетесь и что увидите на этом пути. Более сокровенная благодать неделания (как показал мне замерший в неподвижности Леонард Коэн) состоит в том, что покой может широко раскрыть ваши глаза, окрылить вас и заставить ваше сердце биться сильнее – точь-в-точь как это делает с нами влюбленность.
Конечно, наш брат писатель уже в силу своей профессии вынужден большую часть времени оставаться дома. Днем мы, словно губки, впитываем мир, а по ночам, когда суета затихает, пытаемся осмыслить все то, что увидели и пережили за день. Наша работа – превратить вечное движение жизни в неподвижность произведения искусства. Наше Нигде – это наше рабочее место, даже, можно сказать, наше поле битвы.
Здесь, в своей квартирке в Киото, я работаю за детской школьной партой из светлого дерева. Я не один – у меня всегда рядом верный компаньон, у которого всегда наготове масса историй о шикарных вечеринках и об ужасах войны, об очаровательных красавицах, светских львицах и бриллиантах, сверкающих в полумраке оперной ложи. Однако Марсель Пруст смог принести в мой дом этот до отказа насыщенный жизнью мир лишь после того, как много лет просидел наедине с самим собой в безмолвии обитого пробкой кабинета, изучая, как мы, люди, преобразуем в нашем мозгу мимолетность мира в нечто более осязаемое.
