Многие из нас, если позволят средства, хотели бы завести себе убежище, купить какой-нибудь симпатичный домик в сельской глуши. Я же всегда считал, что лучшее убежище – это дом, построенный из времени, которое вам удалось выкроить в суете недели (особенно если у вас, как и у многих, не хватает денег на покупку дорогой недвижимости). Сегодня, в эпоху постоянного движения и связей всего со всем, “пространство”, как предсказывал Маркс, “уничтожено временем”; мы чувствуем, что можем связаться практически с любым местом на земном шаре, причем в любое время. Но хотя мы довольно быстро подчинили себе пространство, время тиранит нас все сильнее и сильнее. И по мере того как технологии общения с другими людьми становятся все более совершенными, мы, как порой кажется, утрачиваем связь с самими собой. Бросив Нью-Йорк ради тихих японских переулков, я надеялся, что, потеряв в деньгах, лишившись большинства развлечений, полезных знакомств и очевидных карьерных перспектив, я взамен приумножу то, что ценю дороже всего, а именно минуты, часы и дни.
Именно эта идея лежит в основе принципа шаббата. Ведь шаббат, по словам выдающегося еврейского мыслителя XX века Авраама Иегошуа Гешеля, есть “храм, воздвигнутый не в пространстве, но во времени”. Это не обычный выходной день – это бескрайний простор времени, по которому мы можем бродить без определенной цели, словно по залитым светом нефам собора Парижской Богоматери. Разумеется, для человека верующего этот день неразрывно связан и с его религиозной общиной, он укрепляет его связь с Богом и преемственность, протянувшуюся от минувших веков. Но и для всех прочих день субботний может стать убежищем, в котором всегда можно найти что-то светлое и важное, а затем привнести это в остальные шесть дней недели.
Шаббат напоминает нам, что в конечном итоге все наши путешествия должны возвращать нас домой. Необязательно отправляться куда-то далеко, чтобы отвлечься от своих не слишком полезных привычек. Как я обнаружил в монастыре, нас особенно сильно трогают те места, которые напоминают нам старых друзей, рождают пронзительное ощущение близости, возвращения к некой прошлой жизни, виденной нами когда-то. “Некоторые соблюдают день субботний, направляясь в церковь, – писала Эмили Дикинсон. – Но я соблюдаю его, оставаясь дома”.
С каждым своим возвращением в Нигде я начинаю различать его особенности, его возможности чуть более ясно. У этого места бывают настроения, сезоны и ландшафты не менее эффектные, чем пульсирующие пыльно-красные просторы австралийского буша, и не менее разнообразные, чем облака, наблюдаемые из “небесных пространств” Джеймса Таррелла. Очень часто я неделями сочиняю текст, подобный этому, и составляю план, линейную схему A-B-C, которой нужно придерживаться. Однако чем дольше я сижу над книгой, тем сильнее эти логические структуры выворачиваются наизнанку, пока нечто большее, чем я, совершенно неожиданно не начинает диктовать мне совсем другую последовательность, скажем, Q-C-A. Мне вспоминается случай на корабле в Тихом океане, когда один биолог настраивал прибор, позволяющий слышать все, что происходило под нами. Оказалось, что под синей толщей воды царят суматоха и самая настоящая, терзающая слух какофония, словно на вокзале Гранд-Сентрал в час пик. Спокойствие не имеет ничего общего со статичностью.
