«Он не принадлежит к категории людей с антисоветскими взглядами. Он не собирался изменять родине. Он всегда любил свою страну».
«Но в вашем доме мы конфисковали книгу произведений Пастернака на английском языке. Как она туда попала?»
«Эту книгу я получила от Пастернака, это правда. Это монография о его отце, художнике, которая была издана в Лондоне».
«Как Пастернак ее получил?»
«Симонов… привез ему ее из заграничной поездки».
«Что еще вам известно о связях Пастернака с Англией?»
«По-моему, однажды он получил посылку от сестер, которые там живут».
«Что вдохновило ваши отношения с Пастернаком? В конце концов, он намного старше вас».
«Любовь».
«Нет, вас объединили общие политические взгляды и изменнические намерения».
«У нас никогда не было таких намерений. Я любила и люблю его как мужчину».
Кроме того, Ивинскую обвинили в том, что она дурно отзывалась о Суркове, хотя в протоколе, из которого, несомненно, выброшены некоторые выражения и угрозы следователя, переврана фамилия поэта.
«По показаниям других свидетелей, вы систематически восхваляли произведения Пастернака и сравнивали их с произведениями писателей-патриотов, таких как Сурков и Симонов, в то время как художественные методы Пастернака в изображении советской действительности плохи».
«Это правда, что я высоко о нем отзывалась и считаю его примером для всех советских писателей. Его творчество — огромный вклад в советскую литературу, а его художественные методы не плохи, а просто субъективны».
«Вы предположили, что Суриков [так — ошибка в протоколе] не обладает литературным талантом и что его стихи печатают только потому, что он восхваляет партию».
«Да, я считаю, что его посредственные стихи подрывают идею. Но Симонова я всегда считала талантливым человеком».
Ивинской велели написать содержание «Доктора Живаго»; когда она начала писать, что главный герой романа — врач, трудно переживший эпоху между двух революций, следователь недовольно сказал:
«Вам надо просто написать, что вы действительно читали это произведение, что оно представляет собой клевету на советскую действительность».
На другом допросе речь зашла о «Магдалине»:
«К какой это эпохе относится? — спрашивал Семенов. — И почему вы ни разу не сказали Пастернаку, что вы советская женщина, а не Магдалина и что просто неудобно посвящать любимой женщине стихи с таким названием?»
В очередной раз следователь подверг сомнению саму природу их отношений:
«Ну что у вас общего? Не поверю я, что вы, русская женщина, могли любить по-настоящему этого старого еврея…»
