Слушай! Когда многие умерли
В глубине большой воды,
И родине ржаных полей
Некому было писать писем,
Я дал обещание,
Я нацарапал на синей коре
Болотной березы
Взятые из летописи
Имена судов,
На голубоватой коре
Начертил тела и трубы, волны, –
Кудесник, я хитр, –
И ввел в бой далекое море
И родную березу и болотце.
Что сильнее, простодушная береза
Или ярость железного моря, кипящего от ядер?
Я дал обещание всё понять,
Чтоб простить всем и всё,
И научить их этому.
Я собрал старые книги,
Собирал урожаи чисел кривым серпом памяти,
Поливал их моей думою, сгорбленный, сморщенный,
Ставил упершиеся в небо
Столбы, для пения на берегу моря.
Поставил и населил пением и жизнью молодежи
Белые храмы времени, вытесанные из мертвого моря.
Я нашел истины величавые и прямые,
И они как великие боги вошли в храмы
И сказали мне: «Здравствуй!», – протянув простодушные руки,
Наполнили дыханием
Пустынные белые храмы.
Мой разум, точный до одной энной,
Как уголь сердца, я вложил в мертвого пророка вселенной,
<Стал> дыханием груди вселенной.
И понял вдруг: нет времени.
На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет,
Пружины троек видел я и двоек
В железном чучеле миров,
Упругий говор чисел.
И стало ясно мне,
Что будет позже.
И улыбался улыбкою Будды,
И вдруг застонал, увидев молнии и подымая руку,
И пена пошла из уст, и <молнии> растерзали меня.
Ты видишь зажженную спичку
У черного порохового погреба,
Раньше забором закрытого,
Гремучей смеси,
Труда и бар,
Царей и яростных
Охотников на них.
Смотри: огромный толкнет нас,
Мы полетим со стульев земного шара
В пропасть звезд.
