На стенку вскочила цыганка
В красном и желтом, где много огня,
Где знойное вечер хотело отнять,
Где кружево скрыло глаза на засов,
Треском ладоней сказать – хорошо!
Вот они, милые, вот они,
Слепою кишкою обмотаны,
Кривые тугие рога.
Черной громадой бугая
Всех малокровных пугая,
Тайных друзей и врага,
Кишкой, как косынкой алой, обмотаны
Косые, кривые рога –
В Троицын день повязка березы тугая.
И пока
На боках
Серебрилась река
Солнечного глянца,
Какого у людей гопака
Искала слепая кишка
Слепого коня,
Боязливая раньше?
Молчащей былины певца
Сверкали глаза голубые слепца.
– Слепого коня, еще под седлом –.
Белый хвост вился узлом.
Подпруги чернеет ремень,
Бессильные звуки стремян.
Рукоплесканья упали орлом.
И трупной кровью был черен песок,
И люди шумели листами осок.
Копье на песке сиротело.
Металося черное тело.
И, алое покрывало
Вкапывая в песчище,
Черный бугай носился, кружился,
И снова о пол настойчиво топал.
Это смех или ржанье, или сдавленный крик?
Топтал и больно давил,
Наступая всей тяжестью туши,
И морду подымал и долго слушал.
Ужели приговора звезд?
И после рвал копытами желудок,
Темницу калуг, царских кудрей и незабудок.
Ребра казались решеткой.
[Солнца потомки, гуляя, ходили по ней,
По шкуре казненных быками коней.]
Цыганка вскочила на стенку,
Деньгою серебряных глаз хороша.
Животных глаз яркие лились лучи,
Где бык
Казненного плоть волочил
И топтал пузыри голубые.
У стенки застенчиво смерть отдыхала.
– К стенке! К стенке! – так оттолкнувши нахала,
Не до усов.
Не отдыхала восемь часов.
