– Все кончено, – произнесла она. Зачем стараться говорить спокойно и холодно? Дарио не спорит против правды, и ей это ясно. – Кончено раз и навсегда.
Он что, превратился в глыбу льда? Хранит ледяное молчание, никак не реагирует на ее слова, на всплеск чувств. Вокруг них – пустота. Неужели суровость жизни так ожесточила его мысли, его сердце, что сейчас не дает ему возможности ни двигаться, ни говорить? Да и что он мог бы сказать? Он не сделал ни малейшей попытки отрицать ее обвинения, не выказал никаких чувств, просто неподвижно стоял и молчал.
И сейчас, когда замолчала она, от него по-прежнему не последовало ни слов, ни движений. Ничего.
«Все кончено. Кончено раз и навсегда».
Собственные слова стучали в мозгу как окончательный приговор, как похоронный звон. Он не собирается ни протестовать, ни что-либо изменить.
«Все кончено…»
– Да.
Одно-единственное слово. Сухое, бесчувственное. И это ответ Дарио. Больше ничего.
Кто-то постучал в дверь, которую Дарио не закрыл за собой.
– Простите…
Хосе, шофер, все это время сидел в машине, ожидая Дарио, но сейчас он, видно, решил, что хватит ждать. Он появился с чемоданами, привезенными из Тосканы, и поставил их на пол. Чемоданы, ее и Дарио. Рядом.
– Мне отнести их…
– Нет.
Ему ответила Элис. Она ринулась вперед, а Дарио продолжал неподвижно стоять и молчать.
– Нет, Хосе… не будете ли так добры отнести мой чемодан обратно в машину? – Она бросила взгляд на Дарио. Лицо у нее свело от напряжения, перед глазами встала пелена. – Полагаю, ты позволишь Хосе отвезти меня?
– Куда ты едешь? – Голос прозвучал равнодушно и бесцветно, без малейшего интереса.
– Пока не знаю. Но я тебе сообщу.
Он сощурился и сдвинул брови. Ну хоть какая-то реакция.
– Я обещала, что видеться с нашим ребенком ты будешь, и я сдержу это обещание, – сказала Элис.
Это все, что она смогла сказать. На что хватило сил. Большего она не вынесет.
Собрав волю в кулак и не разрешив себе обернуться, чтобы не видеть, как он стоит, неподвижный и внушительный, она развернулась и вышла из комнаты. Сзади Хосе нес ее чемодан.
Дарио говорил себе, что если она замешкается, если повернется и хоть раз взглянет на него, то он, возможно, найдет слова, чтобы заставить ее передумать. Но что он может сказать? Он едва выдавил слово «да». Это «да» – все, что он мог предложить.
Потому что больше ничего не скажешь. Он не мог опровергнуть ее обвинения в том, что он хотел ее из-за корысти… потому что она могла дать ему то, чего он так жаждал получить. Обвинения справедливы. Все так и было… по крайней мере, вначале. Но потом все изменилось, хотя это не смягчает того факта, что он преследовал свои интересы и эти интересы толкнули его к ней.
