Как видите, моя научно-философская деятельность органично (не скажу — "гармонично") сочеталась с организационной, которую я всегда рассматривал, однако, как подчиненную первой. Правда, наиболее эффективной формой практической деятельности для меня была редакционно-издательская, с помощью которой я надеялся добиваться продвижения в жизнь новых философских идей. Но я не избегал и непосредственного участия в практической (включая политическую) деятельности, правда, в основном в качестве советника в высших властных структурах.
Я не думаю, что в принципе я заблуждался в необходимости такой деятельности, если она давала какие-то положительные результаты. Она была полезна для многих, и об этом мне всегда (за исключением последнего времени) говорили ученые и философы, деятели культуры. Я не стану подробно рассказывать, что мне удалось здесь сделать и какие заблуждения и неудачи меня преследовали. Но, имея в виду реальность сегодняшней жизни, в том числе в науке, я не могу уйти от горьких сомнений, действительно ли стоило отдавать столько времени и сил, чтобы увидеть то, что есть сегодня. Но я не хочу обижать тех, кто и сейчас ценит эту мою деятельность. Я уж не говорю об оценке многих выдающихся ученых, которых сегодня нет с нами и которые, я думаю, даже подчеркнуто завышали свои оценки, а часто дарили мне свою дружбу (П.К. Анохин, Б.Л. Астауров, Д.К. Беляев, А.А. Баев, П.Л. Капица, Н.Н. Семенов, В.А. Энгельгардт и др.). Правда, и недоброжелателей, а больше всего завистников, было предостаточно, да и сейчас немало.
Так что, я не мог поддаваться, как Вы говорите, христианско-толстовским порывам "все бросить и уединиться". Но я и не стремился быть "в гуще жизни и на виду". Все проходило зачастую вопреки моему желанию, и потом я чувствовал свою ответственность. В общем-то, я очень много работал (в особенности в молодости) и имел, видимо, какие-то не ограниченные узкой профессиональной сферой способности, которые я отнюдь не переоцениваю. Это не всегда хорошо, так как зачастую не позволяло достаточно глубоко разрабатывать многие конкретные проблемы, ограничиваясь их постановкой и дискуссиями, что я очень любил. Но в результате я довольно рано убедился, что "во многом знании много печали" и, кроме того, основательно подорвал свое, казалось, несокрушимое здоровье, позволявшее мне работать неограниченно в любых условиях. Так что, теперь даже удивляюсь, что говорю с Вами о своем 70-летии. Я никогда не думал, что проживу так много, поэтому стремился сделать все, что задумал, где-то вокруг 50 лет (большая часть моих идей была реализована к этим годам, когда, как говорил Л. Грехэм, много писавший обо мне, я достиг "пика своей популярности"). Говорю это не только с иронией. Так было, хотя сам я к этому не стремился.
