Когда царь услышать, что Сиддартха возвратился обритый, въ печальномъ одеянии нищаго. Что онъ протягивалъ чашу и просилъ подаяния у черни, гневъ и горе вытеснили любовь изъ его сердца. Трижды плюнулъ онъ на землю, рвалъ свою сребристую бороду и затемъ вышелъ изъ дому въ сопровождении трепещущихъ придворныхъ. Нахмурясь, вскочилъ онъ на своего боевого коня, пришпорилъ его и гневно поскакалъ по улицамъ и переулкамъ города, среди удивленнаго народа, едва успевавшаго вымолвить: «Вотъ царь! Кланяйтесь!» – а всадники ужъ съ шумомъ пролетали мимо. При повороте къ стене храма, около южныхъ воротъ, они встретили громадную толпу. Со всехъ сторонъ къ ней притекали все большия и большия массы народа, пока дорога покрылась ими, двигавшимися во-следъ того, чей ясный взоръ встретилъ взглядъ царя. Гневъ отца не устоялъ противъ кроткаго взора Будды, съ почтениемъ устремленнаго на его мрачное чело, противъ гордаго смирения, съ какимъ сынъ преклонилъ предъ нимъ колени. Онъ не могъ не чувствовать радости, видя царевича живымъ и здоровымъ, видя его въ славе, превосходящей земной блескъ, – въ славе, принуждающей всехъ людей безмолвно и благоговейно идти за нимъ воследъ. И все же царь, обращаясь къ сыну, воскликнулъ:
– Неужели должно было кончиться темъ, что великий Сиддартха возвращается въ свое царство въ рубище, съ бритой головой, съ сандалиями на ногахъ, выпрашивая пищу у низкаго народа, – онъ, чья жизнь была подобна жизни бога! Сынъ мой! Наследникъ моего обширнаго царства! Наследникъ царей, которому стоило только протянуть руку, чтобы получить все, что могла дать земля, что могли доставить самые усердные слуги! Ты долженъ былъ явиться въ наряде, приличномъ твоему званию, съ блестящими шпорами и со свитою пешихъ и конныхъ слугъ. Взгляни! Все мое войско выстроено около дороги, весь мой городъ ждетъ тебя у воротъ! Где же, скажи, прожилъ ты эти тяжелые годы, – годы скорби по тебе твоего венценоснаго отца? А она, та, которая жила здесь какъ вдова, забывая о всехъ радостяхъ, не слыша ни единаго звука песни или музыки, ни разу до сегодняшняго дня не надевъ праздничнаго одеяния, она во всей пышности своей златотканной одежды, должна приветствовать возвращение мужа – нищаго, одетаго въ лохмотья! Сынъ мой! Чего ради случилось все это?
– Отецъ, – отвечалъ Будда, – таковъ обычай моего рода!
– Въ твоемъ роде. – сказалъ царь, – насчитывается сотня государей, но нетъ никого, кто поступалъ бы подобно тебе.
