Печально жилъ эти долгие годы царь Суддходана среди своихъ верныхъ Сакьевъ, томясь желаниемъ снова увидеть сына, услышать его голосъ.
Печально жила въ эти же годы и прекрасная Ясодхара-вдова живого мужа, не зная никакихъ радостей жизни, оплакивая своего повелителя-царевича.
При всякомъ известии о вновь появившемся отшельнике, встреченномъ въ дальнихъ странахъ вожатыми верблюдовъ или продавцами, выбирающими ради выгоды мало посещаемыя дороги, царь посылалъ гонцовъ, привозившихъ ему разсказы о какомъ-нибудь святомъ мудреце, жившемъ уединенно, вдали отъ родины; но никто ничего не говорилъ о немъ, венце славнейшаго рода Капилавасту, о немъ-гордости и надежде царя, предмете любви нежной Ясодхары, – никто ничего не зналъ о немъ-далекомъ страннике, забывшемъ теперь, быть можетъ, свою родину, изменившемуся, умершемъ.
Но вотъ однажды во время праздника Васанты[15], когда сребристыя ветви появляются на деревьяхъ манго и вся земля облекается въ весенния одежды, царевна сидела въ саду, на берегу светлой реки, блестящия струи которой, окаймленныя цветами лотоса, такъ часто отражали въ прежние счастливые дни ихъ сплетающияся руки, ихъ губы, ищущия поцелуя. Глаза ея были красны отъ слезъ, нежныя щеки исхудали, прелестныя губки приняли страдальческое выражение; роскошные волосы были крепко завязаны и спрятаны по обычаю вдовъ; она не носила украшений, никакой драгоценнын камень не служилъ застежкой грубаго траурно-белаго платка на груди ея. Тихо, болезненно передвигались эти маленькия ножки, которыя прежде, со скоростью газели, устремлялись на его любовный призывъ. Ея глаза, эти светочи любви, которые сияли какъ солнце, прорывающее густую тьму, освещая тишину ночи дневнымъ блескомъ, потухли теперь и, вечно скрытые подъ сенью шелковыхъ ресницъ, блуждали безцельно, едва замечая признаки приближающейся весны. Въ одной руке она держала вышитый жемчугомъ поясъ, – поясъ Сиддартхи, сохраненный ею съ той самой злополучной ночи– ночи его бегства (о горькая ночь! Мать печальныхъ дней! Когда же верная любовь была такъ безжалостна къ любви, разве только, когда не хотела, ограничить любовь одною жизнью?) – другою рукою она вела своего маленькаго божественно-прекраснаго сына, залогъ, оставленный ей Сиддартхою, – семилетняго Рагулу, который весело бежалъ рядомъ съ матерью, радуясь весеннимъ, едва начинавшимъ распускаться, цветамъ.
Они остановились на берегу пруда, поросшаго лотосомъ, и Рагула, смеясь, кормилъ голубыхъ и красныхъ рыбокъ, бросая имъ зерна рису, а она печальными глазами следила за улетавшею стаею журавлей.
