— Да это зарево! воскликнула я съ ужасомъ, — зарево огромное, невиданное.
— Москва горитъ, матушка-Москва горитъ, послышалось въ толпѣ, будто ропотъ или стонъ.
И вдругъ, при этомъ словѣ, толпа колыхнулась и внезапно упала на землю. Всѣ — и малые, и большіе, прильнули къ землѣ, и лились на эту холодную, на эту родную землю слезы сыновъ ея. Плачъ ноющій, хватающій за душу плачъ, неудержимый и внезапный, вырвавшійся изъ множества сердецъ, преисполненныхъ однимъ чувствомъ скорби, огласилъ тишину ночную. Страшная ночь! Никогда я ея не забуду.
На другой день пріѣхалъ батюшка. Когда онъ вошелъ и молча обнялъ матушку, мы всѣ испугались. На себя не былъ онъ похожъ. Черты лица его какъ-то осунулись, линіи сжатаго рта казались вырѣзанными на камнѣ, такъ жестоко и неумолимо въѣлось въ нихъ отчаяніе. Цвѣтъ лица желто-черный, глаза горѣли, судорожныя движенія рукъ обличали нестерпимую внутреннюю боль. Онъ страшно похудѣлъ и сгорбился.
Онъ сѣлъ. Его обступили. Вопросы посыпались.
— Все правда, сказалъ онъ медленно, надорваннымъ голосомъ. — Москва давно въ ихъ власти. Армія бездѣйствуетъ, отступила, стоить. Москва горитъ. Супостаты и богохульники зажгли ее со всѣхъ сторонъ. Храмы осквернены. Святыня наша поругана. Въ соборахъ Кремля стоятъ лошади, на престолахъ, ободранныхъ и ограбленныхъ, пируютъ эти изверги…
Онъ замолчалъ, и дрожь пробѣжала по всему его тѣлу.
— Ты боленъ, сказала матушка.
— Нѣтъ, усталъ. Дѣла много, надо спѣшить, спѣшить, выступать… Всякая минута дорога… Пріѣхалъ проститься, завтра выступаемъ… Я переночую.
Но не суждено ему было выступать и со славою умереть за отечество. Въ ту же ночь батюшка занемогъ тяжко нервной горячкой. Матушка мгновенно вышла изъ апатіи, ее объявшей. Она безустанно ходила за больнымъ, днемъ и ночью; двадцать ночей она не раздѣвалась, не ложилась и не позволяла никому ухаживать за батюшкой. Она одна, сама, давала ему лѣкарства, не спускала глазъ съ его блѣднаго, изнуреннаго лица, старалась успокоить его во время страшнаго бреда. На 21-й день онъ успокоился и впалъ въ тихое забытье. Мы ждали доктора съ нетерпѣніемъ и проснувшейся надеждой. Докторъ пріѣхалъ, онъ ѣздилъ каждый день.
— Ну что? Какъ вы его находите? Кажется лучше. Это кризисъ. Онъ спитъ, спросила доктора тетушка Наталья Дмитріевна.
— Да, кризисъ; только вы приготовьте сестрицу и матушку. Отъ этого сна онъ не проснется.
— Докторъ! Докторъ! воскликнула тетушка съ ужасомъ. — Какъ мнѣ готовить? Что я скажу? Онъ жизнь ея жизни, а матушкѣ сынъ родной. Ужели нѣтъ надежды? Никакой?…
