— Пресвятая Богородица, спаси насъ.
И всѣ мы, лежа ницъ, орошали половицы залы жгучими слезами, и изъ сердецъ всѣхъ насъ съ болію и скорбію летѣла молитва: Спаси насъ!
Затѣмъ конецъ; всѣ подошли и приложились къ кресту и иконѣ. Священникъ, почтенный старикъ, простой, неученый, но, жизни строгой, обращаясь къ брату, сказалъ:
— Да даруетъ вамъ Господь оружіе непобѣдимое на защиту церкви, отечества и царя, да поможетъ вамъ совершить долгъ христіанина, вѣрноподданнаго и дворянина. Да благословить Онъ васъ!
Смущенно слушалъ Сережа слова старика и, нагнувшись, поцѣловалъ его руку.
Тѣмъ же порядкомъ сестрица снесла внизъ икону Богоматери, и всѣ мы, семья, слуги, дворня, сошедшіеся крестьяне, узнавшіе объ отъѣздѣ брата въ армію, проводили ее до церкви. Когда икону поставили на мѣсто, и мы уже собирались уйти, батюшка взялъ брата за руку.
— Помни, что я скажу тебѣ теперь, сказалъ онъ ему вполголоса, но твердо и пламенно, — не жалѣй себя, сражаясь. Умри за мать нашу Пресвятую Богородицу и за мать нашу землю Русскую. Если всякій изъ васъ, не помышляя о себѣ, исполнитъ долгъ свой, несмѣтные враги наши найдутъ себѣ могилу въ землѣ нашей. Помни, что тотъ, кто положитъ животъ свой на полѣ брани за вѣру и отечество, удостоится вѣнца небеснаго. Поди, приложись еще.
Стемнѣло. Одна свѣча горѣла въ большой залѣ и тускло освѣщала, не проникая въ углы, гдѣ сгустилась тьма. Мы сидѣли всѣ вокругъ стола, молчали, тоскливо ждали роковой минуты прощанья. Изрѣдка кто-нибудь изъ насъ спрашивалъ, не забылъ ли братъ той иди другой нужной въ дорогѣ и походѣ вещи. — „Не забылъ! Взялъ!" отвѣчалъ онъ отрывисто. Рука его сжимала руку бѣдной матушки, не спускавшей съ него глазъ сухихъ и блестящихъ, и не произнесшей ни слова. Сзади его стула, сложивъ руки, стояла няня, и слезы ея лились рѣкой неслышно, незамѣчаемыя ей самой, и капали онѣ и на грудь ей, и на его русую, курчавую голову! Но вотъ шумъ колесъ… Звонъ колокольчика… Топотъ лошадей и — молчаніе. Всѣ вздрогнули, всѣ встали, сердце захолонуло и замерло. Всѣ бросились къ нему, и замкнулся около него тѣсный, полный любви и муки семейный кругъ.
— Присядемъ по обычаю отцевъ, сказалъ батюшка, — и благословимъ сына, Варенька.
Всѣ сѣли. Сѣли и слуги, кто гдѣ стоялъ, многіе присѣли на полу. Водворилось молчаніе. Всякій читалъ про себя краткую молитву, а кто не читалъ, тотъ ее мыслилъ или чувствовалъ.
Отецъ всталъ первый, крестясь, взялъ образъ, и братъ опустился передъ нимъ на колѣни, поклонился въ землю, приложился къ образу и съ рыданіемъ упалъ на грудь отца. Руки батюшки дрожали. Онъ взялъ въ обѣ руки голову сына и поцѣловалъ ее, затѣмъ передалъ образъ матери нашей. Бѣдная, бѣдная матушка! Блѣднѣе своего бѣлаго платья, дрожа, какъ листъ, шевеля побѣлѣвшими губами, стояла она, прямая и неподвижная, предъ лежавшимъ передъ образомъ и ею сыномъ. Но вотъ онъ поднялся, торопливо приложился къ образу и замеръ на груди, его кормившей. Одно громкое рыданіе огласило залу. Рыдали всѣ, кромѣ обезумѣвшей отъ горя матери. Онъ оторвался отъ нея и искалъ глазами свою старую няню, которую заслонили тѣснившіеся вокругъ него. Матушка угадала его взоръ, поняла желаніе и сказала внятно съ какимъ-то страннымъ спокойствіемъ:
