то нанимали извощиковъ и ѣздили на сдачу. Батюшка всегда ѣзжалъ на своихъ, любилъ лошадей и имѣлъ свой собственный конный заводъ.
Путешествіе наше всегда совершалось слѣдующимъ образомъ и порядкомъ. Впереди всѣхъ, въ коляскѣ четверней, ѣхалъ батюшка со мною и старшимъ братомъ; за коляской ѣхала тяжелая четверомѣстная карета, зааряженная шестерикомъ съ форейторомъ, гдѣ сидѣла матушка, няня Марья Семеновна, братъ Николаша и сестры, Милочка и Надя. За каретой ѣхали бричка тройкой съ горничными, зa бричкой кибитка съ прачками, тоже тройкой. Рядомъ съ кучеромъ сидѣли: на коляскѣ батюшки — его камердинеръ; на козлахъ кареты — высочайшаго роста лакей Андрей; на козлахъ брички — Ѳедоръ, башмачникъ, который шилъ башмаки и сапоги на всѣхъ насъ и на всю нашу прислугу. Въ кибиткѣ возсѣдалъ очень важно поваръ Евграфъ, чрезвычайно искусный въ своемъ дѣлѣ и крайне непріятнаго нрава. Выѣзжали мы въ 5 часовъ утра. Батюшка требовалъ пунктуальной аккуратности, и матушка ему покорялась. Въ 5 часовъ ровно влѣзала она въ карету, и поѣздъ нашъ двигался крупною рысью, по слову батюшки: съ Богомъ! Колокольчики заливались, и кучера весело покрикивали особеннымъ покрикомъ; „Эй вы! Голубчики! вали!" или: „Соколики, выноси!" Въ 10 часовъ утра останавливались всегда въ заранѣе назначенной деревнѣ, всегда почти у знакомаго мужика. Въ избу выносили погребцы, ковры; сперва пили чай, потомъ часа въ два обѣдали, потомъ собирались опять и выѣзжали въ 4 часа, ѣхали до 8 и ночевали. Въ избу приносили огромныя охабки сѣна, стлали его на полъ, накрывали коврами и бѣльемъ, и укладывались всѣ, кто гдѣ попало, не раздѣваясь вполнѣ, а накидывая халаты и капоты. Матушка не очень любила этихъ импровизированныхъ первобытныхъ ночлеговъ и часто уходила спать въ карету. На четвертый день достигали мы наконецъ Щеглова. Какая радость охватывала меня, когда мы подъѣзжали къ перевозу, когда перевозились на паромѣ черезъ рѣку, которая текла 1/2 версты отъ Щегловской усадьбы. Какъ билось томительно и страстно мое сердце, когда мы сворачивали направо, и я, бывало, завижу гумно, садъ, ограду садовую съ бѣлыми вязами и, наконецъ, ворота большаго бабушкина двора. Между тѣмъ бабушка, зная аккуратность батюшки, который всегда пріѣзжалъ въ первыхъ числахъ сентября, ждала насъ съ нетерпѣніемъ, приказывала мыть, чистить и мести флигель своего дома, въ которомъ мы всегда помѣщались и который назывался флигелемъ Шалонскихъ. Онъ соединялся съ домомъ крытой, съ огромными окнами галлереей. Бабушка жила въ большомъ старомъ деревянномъ домѣ съ двумя своими незамужними дочерьми и двумя племянницами, тоже дѣвицами. Старшая — Наталья Дмитріевна, имѣла уже около 50 лѣтъ и страстно любила меньшую сестру свою Сашеньку и двоюродную сестру Оленьку, которыхъ, въ особенности первую, считала ребенкомъ, хотя ей было болѣе 26 лѣтъ. Она звала ее Сашей, а тетя Саша звала свою старшую сестру просто сестрицей или Натальей Дмитріевной и говорила ей:
