Господи! Как же больно!
Словно…
Господь Всемогущий!
Словно кто-то развел костер у него на коленях, а тушить его отправил рой пчел.
Саднило просто ужас как. Тело Д’Оги начало извиваться и трястись. Лицо исказила непроизвольная гримаса. Глаза стали щелочками, а верхняя губа вздернулась, продемонстрировав весь верхний ряд зубов. Жертва муравьев прикусила нижнюю губу настолько сильно, что из нее потекла кровь. Затем Д’Оги принялся разевать и захлопывать рот, все быстрее и быстрее, поднимая и опуская зубы, впиваясь ими в свою изувеченную губу снова и снова — пока не понял, что своими действиями лишь усугубляет дело.
Лежа там с оскаленными верхними зубами, впившимися в нижнюю губу, Д’Оги воображал себя похожим на альфонса, отплясывающего танец «Бледнолицый тошнотворный куннилингус» — разве что не плясал при этом. Он бы с радостью поплясал, поскакал, потоптал этих козявок, но не смел шевельнуться. Не смел, потому что знал, что ему нипочем не побить Крида в лоб. Ему хотелось двигаться. Требовалось двигаться! Но он не мог. Д’Оги изо всех сил зажмурился, и слезы потекли из-под его век, сбегая по щекам и лужицами скапливаясь в ушах.
Саднило несносно.
Сверхъестественно.
Д’Оги сжирали живьем.
Да что же это за гребаные букашки?! Ощущение было такое, будто они уже вгрызлись в кожу на добрый сантиметр и отложили там дюжину кислотных яиц. А потом яйца одновременно полыхнули огнем. Это было хуже, чем пчелиные жала, в миллион раз хуже, потому это жжение было не из разряда «раз — и готово». Нет, эти крохотные звездюки терзали его кожу, будто акулы живца. Кусали и кусали — или жалили, или черт его знает что вытворяли с ним, так что он дрожал, трясся, клацал зубами и…
И его мужское достоинство раздувалось с устрашающей быстротой, причем способствуя этим лишь тому, чтобы создать плацдарм побольше для прибывающего подкрепления козявок. Чем больше они кусали, тем больше все раздувалось, и это все разрастающееся поле боя побудило включиться в атаку еще сотню насекомых.
«Сваливай отсюда! — мысленно возопил несчастный молодой человек Криду. — На милость божью, шагай по дороге!!!»
Вместо этого женщина вдруг сказала:
— Кевин, давай сделаем это прямо здесь.
Что?!
«Нет! — закричал про себя Д’Оги. — Господи, умоляю, не дай им сделать этого прямо здесь! Двадцать футов. Пусть сделают это на двадцать футов дальше по дороге. Дай мне двадцать футов, и я прикончу их, прежде чем они спустят трусы».
— Лучшее предложение за день, — ответил Донован. — Но на дороге гравий, а может, и битое стекло. Ты можешь порезаться.
