– Прелестно, – прокомментировала собеседница, улыбаясь и, казалось, любуясь своим пылким собеседником.
– Он стал путешественником, картографом и естествоиспытателем. Его книга о ледниках стала революционной и положила начало гляциологии. Он пересек туда и обратно всю Сибирь верхом…
– То есть сам себя сослал? – уточнила немка.
– Можно сказать и так, – уже горячился Иозеф, – он предпочел мелочным условностям высшего света – роскошь свободы!
О нем говорили, мол, природный князь, а пошел к революционерам…
– Что ж, так часто поступают молодые дворяне. Они ищут приключений. И молодой Гете, и лорд Байрон. – Она прикурила свою турецкую сигарету. – Это так понятно…
– Верно, среди декабристов было семь князей, два или три графа, сколько-то там баронов, пять генералов, сто полковников, – продолжал кипятиться он (23). – Кстати, впервые именно в документах, связанных с деятельностью Князя, стало употребляться слово анархия.
– Это был его вклад в русскую лингвистику? – лукаво спросила она – кажется, рассказ молодого спутника забавлял ее.
– Он был заключен в самую страшную тюрьму империи – в Петропавловскую крепость. Когда он простудился в каземате и заболел, его перевели в тюремное отделение Николаевского военного госпиталя. И оттуда он бежал под мазурку Аполлинария Контского.
Она засмеялась.
– Да-да, звуки скрипки были сигналом. В ворота госпиталя въехала пролетка, в какой крестьяне возили дрова…
Она захлопала в ладоши.
– Хватит, хватит, это так забавно: я рассмеюсь и заплачу. И что будет с моими глазами… Проводите-ка меня лучше до каюты.
Она шла на шаг впереди, ее спина в разрезе длинного вечернего платья мерцала и изгибалась. Войдете, даже не спросила, а пригласила она. Иозеф замялся, смутился и пожелал ей доброй ночи. Она взглянула на него вопросительно. Не мог же он объяснить ей, что не имеет привычки развлекать незнакомых скучающих светских дам. И не вступает в случайные связи. Но это он говорил самому себе. По чести сказать, он был донельзя сконфужен, потому что она очень нравилась ему. Он попросту сробел и струсил. Откланялся и ушел.
На другой день Иозеф не пошел на верхнюю палубу и потерял ее из виду. Лишь через несколько дней он увидел ее беседующей с дородным седовласым джентльменом, курившим сигару. Иозеф поклонился, ему рассеянно кивнули. Теперь он принялся нарочно проходить по коридору мимо двери ее каюты, но она не показывалась. Лишь однажды дверь приоткрылась, и из нее выскользнул молодой взъерошенный стюард. Подноса у него в руках не было…
