– А что в этом государстве сейчас? – спросил Праведников.
– Его давно нет. Оно просуществовало всего пару десятков с небольшим лет, пока все его граждане не перемерли от голода и болезней. Это же ждет и нынешнее общество, которое по недоразумению называют социалистическим.
В любом обществе, где пьют воду стадом, ходят строем, поют хором и дружно аплодируют вождям стоя, следующие поколения будут голодать, пока не вымрут (22). Такое общество неподвижно, его невозможно улучшить, оно не поддается реформам. Просто потому, что для перемен требуется смена лидеров. А нынешние ваши руководители будут держаться за свои места до последнего. Как и положено на Востоке, они считают, что это народ им предназначен, а не они – народу. Они и в крайности будут держаться за установленные ими порядки. Ведь если они дадут населению свободно вздохнуть, их большевистская партия станет никому не нужна. И не нужны окажутся они сами: народ использует малейший шанс, чтобы от них избавиться. Поэтому логично для них было б ввести систему престолонаследия, как в Древнем Египте или – что поближе – в Византии. Это придало бы их диктатуре хоть видимость законности и легитимности. Но, кажется, дети от них не родятся…
– А вот и неправда, – вдруг проснулся очарованный было Праведников. Что ж, ему никогда не приходилось слышать подобных простых и доходчивых соображений. И вскрикнул обиженно, опять со слезой: – А вы… вы по происхождению принадлежите праздному классу, угнетавшему трудящихся!
– Du, armes Kind, was hat man dir gethan[12], – шепнул Иозеф.
– Не понял, – отозвался следователь.
Железная его койка плавно покачивалась…
Однажды на верхней палубе Королевы Виктории – шла, кажется, уже вторая неделя плавания – к нему с каким-то необязательным вопросом, скорее всего, с целью завязать разговор, обратилась по-английски изящная немка. На ней была черная шляпка, под которой виднелись волосы цвета сырой соломы. Она курила сигарету турецкого табака, воткнутую в длинный янтарный мундштук. Это был сигнал, который он, провинциал, не мог расслышать. Сигнал к тому, что Иозефу совсем скоро предстоит окунуться в уже царившую в Европе расслабленную атмосферу art deco. Будь этот знак ему внятен, он наверняка сравнил бы новую знакомую с женскими фигурами с плакатов Тулуз-Лотрека. Но французский модерн еще не вошел в моду в калифорнийской глуши. Хотя бы потому, что не был там известен.
Она назвалась Эльзой, и вскоре Иозеф уже знал, что имел честь познакомиться с женой первого советника шведского посольства в США. Как полагается, они прошли на корму и поглазели на белую в черном океане, пенную, как кипяток, дорожку, которую оставляло судно за собой. Подышали соленым запахом ночного Гольфстрима. В буфете, куда Иозеф ее пригласил – по ее же, впрочем, просьбе, она сослалась на прохладу, хоть и была в норковом манто, – они выпили по бокалу шампанского. Манто она сбросила, плечи ее были, как пишут в светских романах,
