Что делать?
И не то чтобы голый, но непристойно одетый, я беру новые брюки в руки и обращаюсь приятным голосом к жене:
— Послушай, душенька, возьми, пожалуйста, брюки, отрежь от каждой штанины по две пяди и подруби.
— Да что ты, разве я сумею? — отвечает жена с этаким злорадством, довольная, что мне придется сидеть дома.
— А почему не сумеешь?
— Да это же дело портного!
— Я знаю, но здесь, на курорте, нет портного, надо посылать брюки аж во Вране. Да и если пошлю, сегодня воскресенье — никто не работает. Ну почему бы тебе не сделать?
— Не говори глупостей. Буду я портить новые брюки!
— Да что тут такого? Просто отрежь да подруби.
— Нет, я не сумею. Потом сам меня ругать будешь.
И что мне, бедному, остается делать? Я беру брюки, иду к теще и прошу ее укоротить брюки на две пяди.
— Что ты, сынок, сохрани меня господь от такого греха! Сегодня ведь святое воскресенье. Ни за какие блага в мире я не взялась бы в такой день за иглу.
Осталась последняя надежда — кухарка. Пошел к ней. А она, как только увидела мое непристойное одеяние и брюки в руках, отвернулась к стене и накрылась передником.
— Послушайте, Кати, будьте так добры...
И я, горемычный, рассказываю ей свою печальную весть.
— Я этого не умею, я никогда в жизни не имела дела с мужскими брюками. Разве только вот несколько раз пришивала к ним пуговицы.
— Но, Кати, как же вы не умеете? Я не требую от вас мастерской работы. Просто возьмите ножницы, отрежьте от каждой штанины по две пяди к подрубите. Это ведь так просто.
— Не могу я. Уходите, прошу вас, а не то заметит госпожа, что вы неодетый в кухню вошли.
Что мне оставалось делать? Выругался я отчаянно, влетел в комнату, бросил штаны на пол, опустил шторы и улегся на кровать, пытаясь найти забвение во сне.
Однако пока я слал, случилось следующее. Сжалилась надо мной моя жена. Видит, все гуляют, а я прикован к постели,— это-то, по-видимому, и тронуло ее. Вошла на цыпочках в комнату, взяла ножницы, укоротила каждую штанину на две пяди, подрубила и повесила брюки на спинку кровати: проснусь, мол, и удивлюсь.
И если бы сжалилась надо мной только моя жена, это бы еще ничего, но сжалилась также и моя теща. Уж такая жестокосердная, и то сжалилась. Перекрестилась сначала перед иконой и вошла потихонечку на цыпочках в комнату. Взяла брюки, укоротила каждую штанину на две пяди, подрубила их и повесила на спинку кровати: проснусь, мол, и удивлюсь.
С одной стороны, приятно, конечно, что моя жена сжалилась надо мной, еще приятнее, что сжалилась надо мной теща. Но на мое несчастье, и Кати сжалилась надо мной.
