Крысы внизу сидели и ждали, поблескивая в темноте красными глазками. Бурд сощурился. Ему показалось, что он летит над ночной землей и видит внизу огоньки родной деревни. Недоедки, совсем недавно переименованная в Райские кущи, лежала в глубокой долине, окруженной холмами. Там, на склоне одного из них, много лет назад он нашел вход в пещеру. За столетия вода и ветер нанесли в каменную дыру клин земли, на котором проросла трава. Однако света ей не хватало, и побеги стояли бледные, как в погребе. Бурд назвал пещеру Хилыми ростками. День за днем он убегал из покосившейся родительской хижины и со смоляным фитилем изучал темную нору. Вечерние побои отца и слезы матери казались малой бедой в сравнении с волнующим чувство обладания таким богатством, как собственная пещера. Это был новый мир, принадлежащий только ему.
В глубине обнаружился обширный грот со зловонным озерцом посредине. Зеленоватая вода побулькивала и над ней слался туман. Каменные стены блестели серебристыми натеками. Здесь было спокойно и маленький Бурд чувствовал себя в безопасности.
Когда он впервые увидел на влажных стенах странные тени? Память не сохранила того дня. Зато он хорошо запомнил, как понял, что это его тени, неизвестным образом запечатленные на стенах пещеры. И был страх. И был восторг. Бурд Кривые зубы – чародей! От этих мыслей в груди все сладко сжималось и перед зажмуренными глазами проносились удивительные образы будущего могущества, которое он получит с помощью пещерного колдовства.
Умение держать язык за зубами и упорство помогли ему сохранить все в тайне. Со времен Бурд установил связь между яркостью пламени и четкость тени на стене. Однажды, натаскав хвороста, он разжег на берегу озерца большой костер – и замер, пораженный. На мокром гладком камне проступила не просто тень – на Бурда испугано глядел он сам, четырнадцатилетний подросток с всклокоченными волосами.
Под потолком камеры сухо щелкнул деревянный диск, возвращая его к реальности, и очередная горошина упала на голую спину подвешенного в станке человека. Бурд закричал. Первый мешок еще не закончился, а он уже ощущал вместо крестца огромный нарыв, отзывавшийся адской болью на каждое падение сухой горошины. Крысы внизу обрадовано запищали и устроили на гнилой соломе шумную возню.
«Если так пойдет дальше, – мысли летели темными обрывками, как гнилые листья в весеннем ручье, – очень скоро моя спина переломится и я умру. Не будет ничего – ни вожделенного дома на улице Серебряных стремян, ни общей постели с дочкой бондаря Биной, ни золотых монет в выдолбленной ножке тяжелого кресла. Ни-че-го…»
